Русские патриархи 1589–1700 гг

А пока они сами бросились на того, кто послал Суханова на Восток, и, объединившись с киевлянами и грекофилами, пытались заставить Иосифа переменить обычай «наречного» церковного пения ради более благолепного «раздельноречного». Патриарх, учитывая необходимость согласовать продолжительность службы с возможностями прихожан, дозволял ее «говорити голоса в два, а по нужде и в три .

Реально в храмах читали и пели «голосов в пять, и в шесть, и больши». При этом россияне склонны были варьировать ударения и полнозвучие в пользу красоты пения, добавлять по эстетической надобности слоги, словом — исполнять церковный текст как свой, народный. Чем заслужили от всего сонма сторонников благочиния клеймо хульников и еретиков.

История примучивания старика Иосифа к новой «чинной, безмятежной и единогласной» (и ужасно долгой) службе вызывает подлинную жалость к патриарху. Он не мог взывать к здравому смыслу — ревнителям было в высшей степени безразлично, захотят ли и смогут ли прихожане выстаивать многие часы в храмах. Для того и власть, чтобы заставить!

Иосиф сопротивлялся молча, отослав вопрос, среди массы столь же мелочных (но названных «великими церковными потребами») к Константинопольскому патриарху Парфению (в 1650 г.). Так прошел год.

9 февраля 1651 г., через два–три месяца после получения ответа Парфения, сам государь взялся за дело, призвав во дворец патриарха с освященным собором и навязав безмолвствующим архиереям решение о единогласии. В 1652 г. Алексей Михайлович лично приказал пересмотреть и исправить нотные книги для утверждения «истинноречного» пения во всех городах и весях государства.

Иосиф молчал, За него вполне высказались московские приходские священники, уверенные, что мыслят одинаково с патриархом.

— Заводите вы, ханжи, ересь новую, единогласное пение… — говорил один. — Беса имеете в себе, все ханжи… и протопоп Благовещенский (Стефан Вонифатьев. — А. Б.)такой же ханжа!

— Мне к выбору, который выбор о единогласии, руки не прикладывать, — заявлял другой, — наперед бы велели руки прикладывать о единогласии боярам и окольничим, любо им будет единогласие!

— Нам де хотя умереть, — заявляли священники доносчику, — а к выбору о единогласии рук не прикладывать. Ты, ханжа, еще молодой, уже был у патриарха в смирении, а ныне у патриарха в смирении будешь же!

Но патриарх ничего поделать не мог, священников царским указом поволокли в «роспрос» и заставили «повиниться».

Положение Иосифа лучше всего характеризуется историей принятия Соборного уложения 1649 г. Перепуганный народными восстаниями самодержец должен был прибегнуть к совету с патриархом, освященным собором и сословными представителями, предложил даже «которые статьи написаны в правилах св. апостол и св. отец и в градских законах греческих царей, и пристойны те статьи к государственным и к земским делам — и те бы статьи выписать».

Но составление нового свода российских законов прошло без малейшего участия духовенства, авторитет коего использовался исключительно для прикрытия. Помимо прочего, 1–я статья главы XIII утверждала создание Монастырского приказа — светского учреждения, которому подведомственны стали все дела, касающиеся Церкви и духовенства.

А 42–я статья главы XVII напрочь запрещала духовным землевладельцам и корпорациям приобретение каким–либо путем «родовых, и выслуженных, и купленных вотчин». И в этой статье, будто в насмешку, заявлено, что она принята по совету с патриархом «и со всем освященным собором»!

Цена мнения духовенства, впрочем, была равна в глазах правительства цене позиции любых других сословных групп, если они не проявляли в данный момент опасной силы (например, разогнав охрану и держа государя за пуговицу на кафтане). Так, в 1651 г. Иосиф с освященным собором первыми рассматривали обращение Алексея Михайловича относительно внешней политики, письменно разрешили расторгнуть мир с Польшей и присоединить Украину к России. Правительство узнало и мнение всего Земского собора — после чего попросту забыло о нем [214].

В положении человека, чье слово стоило меньше, чем шептание на ухо государю какого–нибудь протопопа, зная, что против него создается «великое мнение», Иосиф говорил в отчаянии: «Переменить меня, скинуть меня хотят! А если и не отставят, то я сам от срама об отставке стану бить челом».

В ожидании свержения патриарх ударился в чрезвычайное скопидомство, собирая деньги и упаковывая припасы с изумительной, поразившей даже хозяйственного царя тщательностью: «Не было того сосуда, чтоб не впятеро оберчено бумагою или киндяком!» Все патриаршие служители были повергнуты убавлением жалованья в великую нищету. Богатство Иосифа достигло огромных размеров.

Царь отрицал, что подумывал об освобождении места для своего любимца Никона: «И на уме того не бывало и помыслить страшно на такое дело… хотя бы и еретичества держался, и тут мне как одному отставить его без вашего (духовного. — А. В.)собора?.. Отнюдь того не бывало, чтоб его, света, отставить или ссадить с бесчестьем». Но самодержец в ту пору был игрушкой в ловких руках фаворитов.