Русские патриархи 1589–1700 гг

На грани смерти Адриан усердно просит Петра «доброе и богоугодное, Церкви Божией потребное и всему жительству полезное всюду людям господним творить — и наследовать Царство небесное». Патриарх не ведал, что: Петр тем временем успел позабыть не только о «богоугодном», но и о «потребном» для России. Перед отъездом за границу царь дозволил свободную продажу табака, отдав ее на откуп Гостиной сотни купцу Мартыну Орленку. Такое уже случалось: в начале царствования Алексея Михайловича обычно запрещенный на Руси и проклинаемый Церковью табак продавался из казны. Но в Англии государь, нуждаясь в наличных, продал монополию на торговлю табаком в России иноземцу маркизу Кармартену всего за 20 тысяч фунтов стерлингов (48 тысяч рублей). Несмотря на очевидную для себя выгоду сделки, маркиз колебался с выплатой всей суммы авансом, указывая на запрещение употребления табака православным в России. «Я приведу все в порядок, когда возвращусь домой!» — заявил Петр.

При Иоакиме «злосмердый обычай» курения табака был запрещен под угрозой церковного отлучения и «градских казней». Патриарх Адриан еще в первой окружной грамоте подтвердил церковный запрет на употребление табака, а с откупщиком Орленком, согласно дневнику секретаря австрийского посольства Иоганна Георга Корба, поступил чрезвычайно круто: «отлучил его от Церкви и распространил отлучение на жену, детей и внуков, прокляв весь род его на веки». Вероятно, дошедший до дипломата слух был несколько преувеличен. Но договор Петра с Кармартеном не случайно содержал пункт о тесной связи иноземных табакоторговцев лично с государем: «И понеже многие трудности приключиться могут изволит его царское величество свободный приступ Кармартену или его учрежденным и приказчикам позволить к своей царского величества особе, дабы во всяких случаях всемилостиво приняты и выразумлены быть могли и удовольствованы были» [534].

Предпринимая подобные — и значительно более далеко идущие — шаги, например по переориентации внешней политики, Петр отдавал себе отчет, сколь далеко уходит не только от церковных канонов и бытовых традиций, но вместе от экономических и геополитических интересов своей страны. Страх, терзавший его со времен Московского восстания 1682 г. и инсценированного его сторонниками, но от того не менее грозного для юного государя «стрелецкого бунта» 1689 г., стремительно нарастал по мере поступления из России известий о народном недовольстве и зловещих слухах о гибели или «подмене» царя иноземцами. Наконец, ужас прорвался от вестей о вооруженном выступлении четырех стрелецких полков. Из–за границы в Москву Петр стремглав летел уже на крыльях безумия, потеряв не только слабо воспитанные в нем представления о достоинстве православного государя, но и все нравственные запреты.

25 августа 1698 г. царь, которого многие в простонародье считали пропавшим, вернулся в Москву — но не в Кремлевский дворец, а в Немецкую слободу! Петр навещал свою (официально — Лефорта) разбитную любовницу, а патриарх не исполнил отданного перед отъездом за границу приказа государя насильно постричь в монастырь его законную супругу, кроткую царицу Евдокию Федоровну (урожденную Лопухину). Расторжение брака без «благословной» вины и неканонический постриг были слишком тяжелы для готовившегося к смерти и тяжко переживавшего свою греховность Адриана.

Предавшись краткому отдохновению в уже прославившемся своими застенками селе Преображенском «среди своих солдат», государь наутро принял делегацию знатнейших людей России вперемешку с иноземной швалью. Петр знал уже не только о Лопухиной: первым делом затребованные им материалы розыска над стрельцами сочились народным гневом против временщиков — «немцев» и «гнусных обычаев» неметчины, против брадобритцев и табачников, против самого царя, посмевшего отменить даже Шествие на осляти в Вербное Воскресение!

Спутники царя были утомлены долгим путешествием; сам он «принимал каждого из приходящих» с величайшей «бодростью» и «благосклонностью», и, не разбирая чинов, «целовал их, как своих близких друзей». Но вот перед государем является знаменитый полководец, покоритель Азова и Кубани, усмиритель недавнего восстания стрельцов боярин Алексей Семенович Шеин. Под рукой у Петра ножницы; он бросается на Шеина и режет ему бороду.

Вторым царю попадается с детства преданный ему человек, «зело смелый к войне» победитель корпуса Каплан–паши в битве под Чигирином (1678 г.), «генералиссимус» в петровских военных играх, наместник Москвы во время царских походов Федор Юрьевич Ромодановский. Он тоже православный, тоже при бороде, как враги! Долой ему бороду. Другие бояре не лучше! Несите ножницы! Пусть режет и Шеин! Но — вот препятствие: едва живой патриарх то ли не может, то ли не хочет ужаснуться и сдаться насилию тирана. Рядом с Адрианом старый знатнейший боярин князь Михаил Алегукович Черкасский. Тут же дядька младенца Петра, вернейший боярин Тихон Никитич Стрешнев, на дух не переносящий «неметчины». Петр отступает перед ними.