Русские письма

Есть законы, которых общность и непреклонность очевидна без дальнейшего доказательства; 2×2=4 – нет силы, которая могла бы помешать сему явлению, т. е. сделать исключение из общего закона. Но то же замечается и в других сферах: а+b а+b; кислота определяется щелочью и наоборот; известь с серною кислотою образует гипс; хлороформ останавливает страдание; свет светит; тяжесть тяготеет; хинин останавливает лихорадку; человек думает – все эти явления следствие непременного закона. Иногда в многосложных сопряжениях явлений мы приписываем часть их случаю; так старинные физики приписывали феномены поднятия воды на 32 ф<ута> отвращением природы от пустоты. Так старинные химики к химическим явлениям приписывали и магические и наоборот; в старые годы хлороформ мог бы образовать секту фанатиков. Но иное происходит, когда человек проник в следственную непроизвольную связь явлений, – при каждом проникновении исчезает, как днем, произвольная случайность.

Есть в математике задачи неразрешимые или разрешимые только приблизительно, т. е. в коих допускается известная степень ошибки (например, отношение круга к диаметру). Такие же задачи есть во всех сферах человеческого мышления. Гнаться за разрешением неразрешимого – то же, что гнаться за квадратурою крута.

Гипотеза может быть дозволена, но когда наблюдение показало настоящие границы гипотезы, тогда переступать их – нелепость. Так, глаз, опущенный в микроскоп, не вдруг находит настоящую точку наблюдения, Но блуждает по полю объективного стекла, но когда он уверился, что он заблуждается, когда он нашел предмет своего наблюдения, то смотреть, около его было бы безумием[1].

Математика также начинает с гипотезы, не подтвержденной чувством, например с идеи равенства, но эта идея поверяется всеми феноменами математическими, равно доступными и чувственному и духовному воззрению.

Материалист говорит:^{3} нет психологии, нет идей – есть одни феномены, т. е. только то, что мы можем ощутить чувственно. (Самое положение материалистов, что нет идей, – есть уже идея, безусловно ими понятая). Потом он говорит: 2×2=4; следственно, 4–2=2. Но откуда взялось это следственно; если все возможное для человеческого мышления суть феномены, тогда: 2×2=4 и 4–2=2 суть также феномены; но не забудьте, что 4–2=2 потому только, что 2×2=4; если бы 2×2 не было равно 4. то феномен 4–2=2 не мог бы существовать. Говоря «следственно», материалист предполагает причину, закон; вот новый феномен, который должны исследовать; но этот феномен не дается материальным чувствам, он – идея, точно так же, как время, пространство, равенство, единство, тождество, – словом, как все идеи, без которых ни один феномен (даже 2×2=4) не мог бы существовать, ибо в сем уравнении предполагается однородность предметов: два человека и два камня будут четыре только под тем условием, что мы подведем их под однородное понятие существ, что также есть факт нашего мышления, факт идеальный.

Шотландская школа, наблюдая психологические факты, заметила, что она во всяком факте наблюдала и причину его, т. е. Я.

Паписты о всякой вещи требуют непременно или утверждения, или отрицания, забывая, что между ними есть индифферентная точка. Они говорят: верить или не верить? Distinguo:[2] этому верю, ибо это знаю; тому не верю, ибо не знаю. Я знаю и верю, что солнце светит, но есть ли на небе жизнь – ни верю, ни не верю, а просто не знаю.

Все эпохи истории заставляют предполагать существование какой-то древней, страшной борьбы с какою-то силою, которая разрознила человека на части. Это наблюдение рождается не только верованием, древними преданиями и поэтическим чувством, но ныне сделается доступно и простому логическому разумению: иначе откуда такое противоречие между явною силою человека и его подруги природы и столь же явными недостатками? Отчего мысль об общем согласии, противореча историческим враждам, всегда была любимою мыслью у людей великих? Отчего люди ныне так жмутся друг к другу (пути сообщения, сношения <2 нрзб.>), когда всякое столкновение человека с человеком показывает друг другу совместника, или даже врага.

Эта сила раздвоила тела на кислоты и щелочи, отчего каждое из них сделалось ядом; они сложатся в солях, в природе случайно, – или сознательно в человеке.

Мы достигли в эту минуту того состояния науки, когда мы можем решительно сказать, что мы ничего не знаем; лет десять тому назад мы думали, что знаем химию, что знаем ботанику, – а теперь все ниспровергнуто, в химии, в физиологии растений – каша! Счастливое мгновение! Как хорошо увериться, что мы врали! Это залог успеха! Это время есть время брожения – вино образуется! Такого рода момент и должен упасть не вдруг. Большая наука в эту пору ведать незнание (le nonsavoir) человека; кто не ведает, тот занимает это важное место в науке. Лишь дикари с детским равнодушием смеются на ее медленный ход – но ход!

Теория прежде действия хочет знать, что делать; практика действует, не заботясь о том, что надобно прежде решить, что делать.