Русские плюс...

Нет почвы? — обрусевайте. Не во втором, так в третьем поколении. Кажется, чего плохого? — в великий народ врастаете, в великую культуру…

И опять наталкиваемся на подводный камень, из-за которого вся эта ассимиляция грозит обернуться симуляцией. Невозможно же забыть свои корни, предать предков, смириться с тем, что прапамять теряется навсегда.

Значит, хранить, сколько хватит сил. Хранить именно как память, а не как живой образ жизни и не как поведенческий код. Американцы помнят, кто из них английских кровей («Новая Англия»), кто — немецких (весь Средний Запад выстроен выходцами из Германии), кто ирландских. И это не мешает им быть американцами. Даже и цвет кожи — черный, желтый, красный (индейцы — самый тяжелый вариант ассимиляции), — даже и эти стороны в душе постепенно примиряются.

А русские? Поскреби русского — найдешь татарина, поскреби другого — он из угров, а уж славян и вовсе к единому племени не сведешь… И это не мешает нам быть русскими. Если не возникает «территориального компакта», то не будет и соблазна раскола, автономии, государственного отделения, при котором проблема вообще переходит в иную плоскость.

Но это уже опыт нынешний, рубежа Двадцать первого века. А отступите на столетие вглубь — какая «автономия» светит российскому еврею в 1901 году? Из теплой тьмы кагала он уже вывалился — прошлое потерял. В мировую культуру вроде бы вписался, но по какому-то странному разряду: космополитическому, межнациональному, безнациональному, псевдо-национальному. Интер-национальному.

Куда ему деться от ощущения бездны под ногами?

Шесть путей перечисляет Солженицын.

Первое: сохранение в кагальском затворе. — Было. Лопнуло. Не путь.

Второе: ассимиляция. — Тоже не идет. Лопается на глазах. Камни летят.

Третье: автономия в составе России. — Где? В Жмеринке? В Одессе пополам с греками? А может, в Крыму? Ну, за эту идею они еще расплатятся.

Четвертое: эмиграция. — Куда? В Анголу-Уганду?

Пятое: сионизм. — Вот это дело. Только лорд Бальфур должен еще с турками этот вопрос увязать. Через полвека реализуется. Но не раньше.

Шестое: революция…

В русской революции евреи так же пламенно-беспочвенны, как и русская интеллигенция, в сущности заменившая в их сознании русский народ. И, подобно русской интеллигенции, в ходе русской революции еврейство горит голубым огнем. Да еще, в отличие от русской интеллигенции, успевают евреи услышать, что они, с их склонностью к организационным, а не кулачно-мускульным усилиям, — никакие не герои, не мученики, не жертвы революции, а — маклеры ее. После чего опыт можно считать законченным.

То-то они и не живут долго, эти евреи-революционеры. Самоубийц много. И где? В безопасности, уже вне зоны риска. Уехал из России — застрелился. Весь путь — сплошные браунинги, бомбы и мины.

Но это уже материализация духовного подрыва. Вакуум цели убивает душу. Утеря Замысла. Ни в прошлом, ни в будущем нет опоры.

Свеча горит с двух сторон.

6. Финал. Урок

До финала вроде бы еще далеко, еще целый том нужен Солженицыну, чтобы дорассказать вторую половину русско-еврейского сюжета, однако брезжит развязка уже теперь, на переломе от века Девятнадцатого к веку Двадцатому (если брать, по Ахматовой, «не календарный — настоящий Двадцатый век»). Брезжит — в том, как отхлынуло русские еврейство от революционности 1905 года к патриотизму 1914-го. Брезжит — в общем ощущении неудачи революции не только русской, но — мировой, которую Россия хотела разжечь собственным самосожжением. Брезжит — в том, что сама ставка на самодостаточный человеческий разум, на идеально организованный социум и на нового человека, которого можно выковать, а ветхого — выдавить, — эта ставка оказывается битой, и евреи чувствуют это раньше многих, ибо, по справедливому наблюдению Солженицына, они умеют упредить Историю за полшага.

Не всегда, конечно. Развязка, наступившая в середине Двадцатого века, когда две социалистические державы сцепились в смертельной схватке, и случился-таки «мировой пожар», раздутый в человечестве вестниками мировой катастрофы, — оборачивается для евреев катастрофой реальной, печами Освенцима, холокостом.

На рубеже от Первой русской революции к Первой мировой войне это выглядит еще не так жутко, а просто как бы перекладываются рули с «освободительного движения» к охранительному. И можно идти не на баррикады, а в Думу и там осваивать свои права (а там великодержавный остроумец, обведя жестом скамьи депутатов-евреев, острит на всю Россию: «Думская черта оседлости»! — и вся Россия, эта «лающая псарня», аплодирует удачной шутке.

Нет, не получается у евреев овладеть душой русского народа. «Еврей может стать россиянином первого разряда, но русским — только второго». Еврей говорит с той же думской трибуны: «Мы, учителя, врачи, адвокаты, статистики, литераторы… мы — враги культуры??» и слышит в ответ: «Русской культуры, а не еврейской!» — реплика доносится «справа», то есть, уточняет Солженицын, с русской стороны.