Русские поэты 20 века. Люди и судьбы

Она с младых лет была внутренне глубоко верующим православным человеком, четко знала годовой круг церковных праздников, как правило, возила с собой заповедную икону. От эмигрировавшего художника С.Судейкина у нее осталось несколько замечательных икон строгановского письма, которые она хранила до конца своих дней.

Ее православие (в том числе и в стихах) сродни нестеровской живописи: оно не византийское, а «наше» – северное, старорусское и грустное. Ее религиозность – не в словах о Боге, а в строе мысли и души. Кстати, День ангела приходился у нее на 15 февраля – праздник Сретения Господня. «Я – Анна Сретенская», – говорила она.

Стоицизм Ахматовой в послереволюционное время, ее гордое смирение связаны и с посещением ею в мае 1922 года Оптиной пустыни – перед окончательным уничтожением этой святой обители. Здесь, судя по всему, произошли ее встречи и беседы с последним оптинским старцем Нектарием…

В близком к народной песне стихотворении «Причитание» (24 мая 1922 года) она как раз и скорбит о великом разорении русских святынь:

…И выходят из обители,

Ризы древние отдав,

Чудотворцы и святители,

Опираясь на клюки.

Серафим в леса Саровские

Стадо сельское пасти,

Анна в Кашин, уж не княжити,

Лен колючий теребить…

Итоговая ахматовская «Поэма без героя» (1940-1965) – это для поэта некий Сорокоуст, заупокойная молитва о погибшей родной культуре. Но для нее сакральной и нетленной ипостасью всегда (даже на гребне самых опустошительных личных и социальных потрясений) оставался русский язык – единственное, что объединяет нацию и способно спасти ее.

В угарной атмосфере эпохальных катаклизмов ахматовские стихи, как эпидемия «испанки», заражали множество людей и, подобно струе свежего воздуха, заряжали их верой в жизнь. Как уже говорилось, в разгар Гражданской войны многие просто бредили этими стихами, держались за них как за последнюю надежду на лучшее…

Л.Рейснер в 1921 году с присущей этой «пламенной революционерке» экзальтированностью пишет Ахматовой:

«Ваше искусство – смысл и оправдание всего. Черное становится белым, вода может брызнуть из камня, если жива поэзия. Вы радость, содержание и светлая душа всех, кто жил неправильно, захлебывался грязью, умирая от горя». (12)

А в личной жизни для Ахматовой весь «советский период» – время перманентных и горестных испытаний. В 1918 году формально расторгнут брак с Н.Гумилевым, хотя супружеские отношения прекратились намного раньше.

В 1918-1921 годах она замужем за ученым-ассирологом, поэтом и переводчиком Владимиром Шилейко. В своих поздних мемуарных заметках Ахматова сетовала: «Это все Коля и Лозинский… Египтянин! Гений!»

И этот супружеский союз оказался недолгим. Тем не менее, мощный историко-философский взгляд на Мир и цивилизацию, свойственный В.Шилейко, оказался весьма полезным для Ахматовой. Позднее (Ташкент, 1942 год) она даже назовет сочиненную в эвакуации драму парой вавилонских слов – «Энума Элиш»…

В начале 1920-х годов объектом очередного ахматовского «увлечения» стал композитор-авангардист Артур Лурье, вскоре эмигрировавший.

А с 1922 года она фактически стала женой «левого» искусствоведа Николая Пунина. Брак зарегистрирован в 1926 году (одновременно с документальным переоформлением псевдонима – «Ахматова» – на фамилию) и продолжался до 1938 года. Но и после развода бывшие супруги – из-за жилищного кризиса – остались в одной коммунальной квартире. Быт Ахматовой вообще и всегда был чудовищно тяжел…

Н.Мандельштам, говоря о мужьях Ахматовой, утверждала (не без чисто женской пристрастности и солидарно-ревнивой однобокости), что никто из них не был ей по плечу, всех их ранила слава этой женщины:

«Мужья, из которых я знала троих – Шилейку, Пунина и Гаршина, чувствовали рядом с ней свою неполноценность и проявляли это в достаточно диких поступках. Шилейко сжег ее стихи в самоваре, а Пунин всячески подчеркивал, что она бывший поэт, устарела, никому не нужна… Знаменито его изречение, популяризированное самой А.А. (Ахматовой. – В.Б.): «поэт местного царскосельского значения»… В этом есть элемент шутки, но Пунин – старый лефовец, … ежедневно выливал на А.А. целые ушаты «бриковщины». Подозреваю, что этот теоретик футуризма знал наизусть все «белые стаи», но не считал возможным в этом признаться. К этому примешивалась обида, что ему она стихов не писала до самого разрыва». И, наконец, безумие проделанного ими эксперимента – осталась жить в семье бывшего мужа: А.А. гордилась тем, что не разрушала семейной жизни своих друзей; ради ребенка или Бог знает ради чего, возможно, просто из-за трудностей с жилплощадью…