Русские поэты 20 века. Люди и судьбы

Поэт, как и все акмеисты, стремится вернуться в трехмерный предметный мир. При этом главный источник творчества для Мандельштама – культура (в то время как для Б.Пастернака – природа, для А.Ахматовой – любовь).

В метрике его преобладают ямбы. «Архитектурные» стихи – это сердцевина «Камня». Именно в них выражен акмеистический идеал поэта.

По мнению Л.Гинзбург, на И.Анненском кончились все те поэты, слова которых обеспечивались простым фактом прежнего их употребления, а не биографией стихотворца. А на А.Блоке закончились те поэты, которые ставили цель служить красоте, а не культуре. Искусство для круга акмеистов – ремесло, средство преображения мира. Эта поэзия получила сознательную установку на цитату. Последняя чаще всего – чужой текст, образ: поэтический, документальный, отсылка к мифу, музыке, живописи. (5)

Знаки культуры размещены в стихах как ориентиры, очевидные и скрытые, с требованием их дешифровки. Классика – это не то, что было, а то, что должно быть. Старые образы взрываются новым содержанием. Происходит сопряжение «далековатых» явлений – из старого и нового миров. Именно поэтому акмеисты так остро современны. Во всяком случае, «великое трио» этого течения: Н.Гумилев, А.Ахматова, О.Мандельштам…

1910-е годы – это время триумфа искусства над жизнью. Ярчайший пример – журнал «Аполлон». Созвучно излюбленным темам Мандельштама и других акмеистов (античность, русский ампир, пушкинский Петербург) творчество сотрудничавших с этим журналом художников – А.Остроумовой-Лебедевой, А.Бенуа, К.Сомова… Все это – сверхмодно в ту пору.

В определенном смысле, акмеисты в первой половине ХХ века шли «против течения»: ведь они жили в эпоху разгула радикального модернизма, своевольно отказывавшегося от всех прежних эстетических и этических ценностей, накопленных человечеством. Гуманизм потерял религиозную основу – и все «пошло вразнос»…

Мандельштам не приемлет пышно-беспредметные поползновения символистов – с их «мостами в вечность». Символистскому «культу музыки» он противопоставляет образы архитектуры. Он отторгает поражающую его интеллектуальную нищету футуризма. Поэзия для него – это дар свыше, предназначение, тайная музыка сфер.

Кисть его импрессионистична:

Я не поклонник радости предвзятой, -

Подчас природа серое пятно, -

Мне в опьяненьи легком суждено

Изведать краски жизни небогатой…

И окружен водой зеленоватой,

Когда, как роза, в хрустале вино, -

Люблю следить за чайкою крылатой!

Книжный путь к чужой культуре обернулся выгодой, как и отстранение в детстве от всех языков…

Если в первом мандельштамовском сборнике – лишь 23 стихотворения, то во втором издании «Камня» (Пг.: Гиперборей, 1916. – 92 с. – 1.000 экз.) – уже 67. Друг поэта – С.Каблуков – заметил в связи с этим: «…До 27 стихотворений, отнюдь не плохих, а иногда и превосходных, не включены автором, отчасти по мнительности, отчасти по капризу». (6)

Со второго издания «Камня» излюбленным принципом размещения стихов в сборниках поэта становится хронология: в тематические циклы он свои сочинения не сводил.

Третье издание «Камня» вышло уже в советские времена – в июле 1923 года, в госиздатовской серии «Библиотека современной русской литературы» (М.-Пг.: ГИЗ, 1923. – 98 с. – 3.000 экз.).

Мандельштам откровенно называл имена тех своих наставников, которые повлияли на формирование «поэтического лица» первых его книг. По собственному признанию, его программа – сочетать «суровость Тютчева с ребячеством Верлена», высокость с детской непосредственностью.

Вместе с тем, в своих стихах, где поэт – и архитектор и строитель в одном лице, он ворочает огромными глыбами времени, мыслит веками и эпохами:

Европа цезарей! С тех пор как в Бонапарта

Гусиное перо направил Меттерних, -

Впервые за сто лет и на глазах моих

Меняется твоя таинственная карта!

1914

Его мысль ставит вопросы так глобально и настолько по существу, что это ошеломляет. И как-то не увязываются в одно целое отложившиеся в воспоминаниях о Мандельштаме изображения его как глубокого философа и одновременно – этакого беспечного литературного «фрилансера». Но ведь обе эти ипостаси действительно присутствовали, сосуществовали и уживались в нем!

Как личность, он – человек сухой и динамичный, веселый и говорливый, реагирующий даже на дуновение ветра. «Культа стихов» у него нет и в помине. Он жил интенсивно и горячо: шумел, забавлялся, занимал деньги без отдачи… По природе он – вовсе не аскет и хотел жить, а не погибать. Он не боялся быть смешным и даже нелепым – в каких-то внешних проявлениях…

К нему приходит известность в столичных интеллектуально-художественных кругах, он свой человек в петербургской богеме, задорный, ребячливый и самозабвенно-торжественный над стихами.

Активно участвует в литературной жизни: заседаниях «Цеха поэтов», творческих вечерах акмеистов, лекциях, диспутах, полемике на страницах печати… Общается с крупнейшими поэтами того времени: А.Блоком, Вяч. Ивановым, М.Волошиным, В.Ходасевичем.