Русские провидцы и предсказатели

Слушай! Когда многие умерли
В глубине большой воды
И родине ржаных полей
Некому было писать писем,
Я дал обещание,
Я нацарапал на синей коре
Болотной березы
Взятые из летописи
Имена судов,
На голубоватой коре
Начертил тела и трубы, волны, —
Кудесник, я хитр, —
И ввел в бой далекое море
И родную березу и болотце.
Что сильнее: простодушная береза,
Или ярость железного моря?
Я дал обещанье все понять,
Чтобы простить всем и все
И научить их этому.

Очевидно, в это время он и начинает труды по поиску «законов времени», опираясь на которые можно было бы предсказывать будущее. Он хотел познать страну и весь мир с помощью научного анализа. Он поставил перед собой дерзкую задачу объединить в этих поисках лингвистику, считая язык первоосновой, математику, историю и поэзию. Изучение языковых корней, поиски праязыка, привели Хлебникова к созданию нового языка, языка будущего, к новаторскому словотворчеству.

Круг интересов студента Хлебникова, восстановившегося в университете, необычайно расширился: он занимается математикой, физикой, кристаллографией, биологией, физической химией, увлекается философией, изучает историю, языки – санскрит и японский, активно пробует силы в литературе, в живописи и музыке. На короткое время он оказывается вовлечен в некий революционный кружок, скорее всего, эсеровский. В нем идут приготовления к терракту, в котором Хлебникову отводится роль караульного. Но по каким-то причинам все это не осуществилось, и больше к «революционной» деятельности Хлебников не возвращался. Тем более что ему было куда приложить силы.

В 1908 году он переезжает в Петербург, переводится в столичный университет. В Петербурге с головой окунается в литературную жизнь: посещает многочисленные вечера поэзии, публичные чтения, литературные кафе, всего этого в те годы Серебряного века в столице было без счета. Юноша некоторое время мечется, не зная, к какому литературному берегу пристать: посещает «башню» Вячеслава Иванова, чтения у Кузьмина, которого некоторое время называет своим учителем, участвует в «Академии стиха», дружит с символистами. Его восторженно принимают будущие акмеисты – Гумилев, Ахматова, в которую он безнадежно влюблен. В качестве псевдонима он берет себе имя Велимир, относит рукописи в журнал «Весна», в котором секретарем редакции был Василий Каменский, один из первых русских авиаторов, поэт. Он знакомит Велимира с будущими футуристами – братьями Бурлюками, Еленой Гуро, Маяковским. Вскоре энергичный Давид Бурлюк объединяет поэтов-авангардистов в кружок «будетлян», это и есть будущие футуристы, название и идеологию взявшие у Хлебникова.

В эти годы появляются в печати стихи и рассказы Хлебникова в коллективных сборниках «будетлянского содружества»: «Садок судей», «Студия импрессионистов». Вокруг этих сборников идут ожесточенные литературные сражения, но сам Велимир в них почти не участвует. Выступать ему собратья по перу также практически не дают, поскольку выступления его проходят своеобразно. По свидетельству очевидцев, он обладал «странным» голосом, разговаривал почти шепотом, потому в зале его не было слышно. Мне довелось несколько раз беседовать с сестрами Синяковыми, которым посвящена поэма Хлебникова «Синие оковы». Когда я спросил их о голосе поэта, одна из сестер ответила, что Велимир был очень высок, кажется, даже выше Маяковского, а вот голос у него был очень, простите, писклявый. Будучи вообще человеком очень застенчивым, он страшно смущался, всячески скрывал этот свой недостаток и потому почти всегда говорил очень тихо, что породило немало легенд о странностях общения Хлебникова. А при публичных выступлениях начинал читать стихи по бумажке, бормотал, спотыкался, что-то ему не нравилось, он тут же, прямо на сцене, садился к столу и начинал править написанное, забывая об окружающем.

Поэт Николай Асеев так написал о Хлебникове: «В мире мелких расчетов и кропотливых устройств собственных судеб Хлебников поражал своей спокойной незаинтересованностью и неучастием в людской суетне. Меньше всего он был похож на типичного литератора тех времен: или жреца на вершине признания, или мелкого пройдоху литературной богемы. Да и не был он похож на человека какой бы то ни было определенной профессии. Был он похож больше всего на длинноногую задумчивую птицу, с его привычкой стоять на одной ноге, и его внимательным глазом, с его внезапными отлетами. и улетами во времена будущего. Все окружающие относились к нему нежно и несколько недоуменно».