Русские реализмы. Литература и живопись, 1840–1890

Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья пред красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого-то драгоценного желто-зеленого камня, виднелись своею изогнутою чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде, спереди, справа и слева, виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно [Там же: 227–228].

Хотя пейзаж характеризуется как «оживленный», повторение глагола «виднеться» снова действует как рамка, замораживающая этот вид как объект нашего взгляда. Останавливая Пьера на его пути, визуальное заявляет о своих возможностях замедлить движение, остановить поток повествования и разрешить спокойное созерцание пространства и формы. И это созерцание обнаруживает пейзаж, живописный, пронизанный яркими оттенками и чередующимися полосами света и тени, очерченный горизонтом, линией деревьев вдали. Если вспомнить пример, открывающий эту главу, эти деревья, уже высеченные из сверкающих драгоценных зеленых камней, представляют собой все что угодно, кроме «последовательного, непрерывного вырезывания» «настоящего» события. Здесь ничто не развивается и не меняется. Ничто не является трудным, мучительным или сложным. Скорее Пьера поражает восхитительная красота зрелища. В его картине войны нет боли, она прекрасна и безопасна, хоть нравственно и губительна[133].

В этот момент рассказчик вводит туман, и благодаря этой игре солнечного света и дымки статическое изображение превращается в оптическую иллюзию:

Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где, в болотистых берегах, Война впадает в Колочу, стоял туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца, и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. <…> И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству [Там же: 228].

Туман становится художественной силой и «волшебно окрашивает и очерчивает», оживляя пейзаж. Пьер, застыв, стоит перед этим зрелищем, впитывая визуальную информацию перед собой, запертый в эпистемологической неопределенности оптического фокуса. Какой бы захватывающей ни была эта картина, каким бы увлекательным ни было развлечение, семена сомнения уже посеяны. Двигалось ли все это или только казалось, что движется? Было ли это реальностью или просто иллюзией?