Другие больше развивали тему благочестия Лазаря, которого Христос любил за его доброту и ласку. Смысл этого пения был не только заработок, ибо за него давали гроши, а религиозное настроение и, может, вдохновение самого певца. Упоминание о «зеленом поле» явно языческого происхождения, ибо, по древнему верованию, «Родичи в могилках просыпаются, когда мир зеленеет». Упоминание этого останавливается лишь на невозможности зрения «зеленого поля». Так христианская традиция понемногу вытеснила языческую. По последней, «родичи зеленое поле видели, ибо просыпались к Зеленым Святкам (Троица). Здесь же говорилось, что такое созерцание «зеленого поля» кончено, и лишь Христос возвращает жизнь Лазарю!
ПЕСНЯ ПРО МАРИЮ ЕГИПЕТСКУЮ
Кроме песни про Лазаря слепцы еще певали «про Марию Египетскую»:
Таким образом, здесь повествовалось о Преподобной Марии Египетской как о святой, служившей примером воздержания как в отношении пищи, так и в смысле «селибата», то есть воздержания сексуального. Певцы описывали ее красоту, какие у нее были «ручки та ножки, тай походка пави, а йде, як лебидь крылом махае, а стане, як тополь в поли, гарна, тай гибка». Говорилось о ее грации и красоте, привлекательности, стройности, гибкости, но
То есть наилучшее, что она имела, — это духовную красоту, прекрасное сердце и «христианскую думку», т. е. христианский образ мыслей. Южный крестьянин видел в тополе образ стройности и грации, а потому сравнивал святую с тополем. Когда же та двигалась, она была прекрасна, как пава, то есть павлин, или лебедь, машущий крылом. Всем этим подчеркивалась ее физическая красота, но красота духовная была выше и значительней. Доброе сердце и христианские мысли, таким образом, считались лучшим украшением святой.
Песня про Марию Египетскую рассказывала, как приходил к ней бес в виде прекрасного юноши, чтоб распалить ее тело и заставить согрешить, но святая видела, что это — дьявол и гнала его крестом. Тогда бес навел на ее убежище настоящего юношу, которого заставил влюбиться в нее. Но святая сказала: «Люблю одного Бога, Христа нашего, а ради Него ни с кем не согрешу!» И юноша ушел. Тогда бес навел на нее разбойников, которые схватили ее и хотели ее сделать своей наложницей, но тут — «громи були велики и дуби тряслись». Мы уже говорили, что Гром и Дуб — символы Перуна. Таким образом, сквозь христианское мировоззрение и здесь проглядывает языческое, но оно скрыто христианским содержанием повести о Марии Египетской.
Песни про святых, подвижников, мучеников и героев были содержанием этого народного репертуара певцов. Пели они иногда и про Святого Владимира, князя русского, который русов крестил в веру православную. Тут описывались языческие пиршества князя и его распущенность, а затем святость по святом Крещении, ибо «смыло оно грехи его, а липше снига обилило».
ПЕТРОПАВЛОВСКИЕ ДНИ
После Троицы сено сложили, а там и Петровка началась, пошло сухоядение: ботвинья, огурцы, лук зеленый, таранька, на Волге ее воблой зовут, вишня, клубника, земляника, малина — раздолье. Вечером, за самоваром, в саду, чай с вишнями пить одно наслаждение, а тут и Пахомыч из малинника придет, свежего меду-самотеку принесет: «С акации, батюшка, цветистый медок-то!» Пригласят и его за стол, что годами в саду стоит, в землю накрепко вкопан, серый от времени, и скатерка на нем, вышитая розами, и возле поддонника, медного блюда под самоваром, чтоб скатерти не сжечь, целая «артиллерия» разложена: сушки ванильные, баранки северные, миндальное масло в вазочке, розовое варенье, клубничное, земляничное, крыжовниковое, вишневое, и кругом еще тарелочки с печеньем на кокосовом масле, без яиц, все постное, мятные пряники, изюмная пастила, лимонный джем, крендельки из тертого мака, халва, имбирное вареньице, хлеб серый, житный, пшеничный, булки франзоли, со станции привезенные, большие бублики, тминные хлебцы, кардамонные пряники с вареньем, миндальные «хрустики», сахар-сырец, песок, рафинад, конопляная сметана, из целого фунта зерен стертая с сахаром, апельсинный сок в бутылке, лимонный, клюквенный, морошковый вологодский; рыбка: лини, жаренные на горчичном масле, корочка хрустит, шамайка, лучок зеленый с молодой петрушкой и укропом, мелко нарубленный: ешь, душа, чего хочешь! И белый как лунь Пахомыч, вооружившись ножом, неловко намазывает миндальное масло, кладет на него ложку меду, несет ко рту, а мед каплет на бороду и так в ней остается, блестящими опалинками, сверкает. Кругом качаются ветки вишен. Отец встает, пригибает ветку и, смеясь, предлагает: «Берите в чай, очень вкусно!» Ну, конечно, мы, молодежь, не зеваем, раз, раз полстакана вишен, полстакана чаю, а сахару уж — как войдет, а иной раз и кусков десять.