Русские сказки

— Ты что ж это, молодец, моих слуг расталкиваешь, без учтивости ко мне в горницу лезешь, поклоном низким мне не кланяешься?! Был бы жив сынок мой Добрынюшка, он бы тебя вежливости научил! Ты ступай-ка прочь, а не то я сама тебя костылем попотчую!

Говорит заезжий молодец:

— Ты прости меня, Мамелфа Тимофеевна, твоему Добрыне я названый брат. Он поехал в Царьград, а мне велел побывать в Киеве, его матушке поклон свезти, расспросить о молодой жене.

Заплакала Мамелфа Тимофеевна:

— Ты зачем надо мной насмехаешься? Уже шесть лет Добрыни на свете нет. Сам видал его в поле мертвым богатырь Алеша Попович. Я уже все глаза проплакала, а жена его идет сегодня замуж за Алешу Леонтьевича. Не охотой она замуж идет, не волею. Грозным сватом был Владимир-князь, свахой — княгиня Апраксия. Сейчас у них пир горой, а я дома сижу, слезы лью.

Не стерпело сердце Добрынино:

— Не плачь, матушка, погляди, ведь я твой Добрыня и есть!

Смотрит на него матушка, не узнает.

— В глаза ты надо мной издеваешься: у моего Добрынюшки лицо белое, а у тебя черное; у Добрынюшки очи ясные, а у тебя хмурые; у Добрынюшки платье цветастое, лапотки семи шелков, а у тебя шкуры звериные.

— Эх, матушка, нелегко в бою, нерадостно. За двенадцать лет и очи помутнели, и лицо состарилось, цветное платье износилось, лапотки стоптались.

Вскочила Мамелфа Тимофеевна:

— У Добрыни под левой грудью меточка родимая!

Распахнул Добрыня кафтан, увидела мать родинку, бросилась обнимать сына, а он ее торопит:

— Дай мне скорее, мать, гусли мои звонкие, неси платье скоморошье, я пойду на пир к князю Владимиру!

Надел Добрыня зеленые сапожки, соболью шкуру, шапку пушистую, взял в руки гусельки, — ни дать, ни взять скоморох, что гостей потешает на веселом пиру. Пошел Добрынюшка к князю Владимиру.

У дверей стоят придворник и приворотники, не хотят впускать на пир гусляра-скоморошника.

Он приворотников отталкивает, придворников отпихивает, смело входит в княжескую горницу.

— Здравствуй, солнышко Владимир-князь, укажи мне, где место скоморошье?

Отвечает с сердцем Владимир-князь:

— Неучтивый, бойкий скоморошина, ваше место скоморошье за печкой муравленой, в закопченном запечнике.

Сел скоморох за печкой, положил гусли на колени, поглядел вокруг. Видит — сидит Настасья Микулишна, слезы льет, убивается.

Ударил скоморох по звонким струнам, завел песню… Он поет, звонкие струны пощипывает, словно сокол лебедушек. У него голос, как речка течет, как поток шумит, как гром гремит.

Заслушались гости, задумались.

Говорит Настасья Микулишна:

— Хорошо скоморох поет, словно муж мой Добрынюшка.

Оборвал скоморох золотую струну, и песня кончилась.

Вот Владимир-князь и говорит:

— Не простой это скоморох, а видно, русский богатырь. Садись, скоморох, где хочешь за стол: хочешь — рядом со мной, хочешь — против меня, хочешь — рядом с княгиней.

Не сел скоморох ни рядом с князем, ни рядом с княгиней, а сел скоморох против Настасьи Микулишны.

Послал ему князь чару сладкого вина со своего стола.

Встал скоморох, поклонился и спрашивает:

— Ты дозволь мне, князь, эту чару поднести кому сам захочу.

— Изволь, богатырь.

Опустил Добрыня в чашу обручальное кольцо и поднес чару Настасье Микулишне:

— Выпьешь до дна — увидишь добра, а не выпьешь до дна — не видать тебе добра.

Выпила Настасья вино, и подкатилось к ее губам золотое кольцо. Схватила она кольцо, надела на палец, встала на ноги:

— Не тот мой муж, что рядом со мной, а тот мой муж, что против меня!

Бросилась к Добрыне Никитичу:

— Прости меня, Добрыня, не своей волей пошла, меня силой выдали!

Обнял ее Добрынюшка:

— Знаю я, милая жена. Не на тебя я дивлюсь, а на князя и княгиню. Я за них с черным вороном бился, в поле дороги прочистил, на заставе простоял двенадцать лет, а они мою жену любимую за другого силой замуж отдают!

Стыдно стало князю с княгинею, не смеют на Добрыню глаз поднять.

А Добрыня на Алешу глядит:

— Да еще я дивлюсь на моего братца названого, на Алешу Поповича, — знал он, что я жив-здоров.

Упал Алеша Добрыне в ноги:

— Ты прости меня, прости, старший брат!

— Не прощу я тебя, Алеша, что ты привез им весть нерадостную, будто Добрыня мертвым лежит. Сколько слез пролила моя матушка, побелели ее косы черные, потускнели ее ясные глаза, тяжело она по сыну плакала, — этой вины мне не простить тебе!

Ухватил он Алешу за желтые кудри, стал по горнице его таскать, гуслями яровчатыми охаживать. Стал Алешенька Леонтьевич поохивать, да за буханьем не слышно было оханья. Разгорелось у Добрыни сердце, поднял он Алешу на руки и хотел его бросить о кирпичный пол. Тут бы Алеше и конец пришел, да старый казак Илья Муромец ухватил Добрыню за руки:

— Не убей, Добрыня, русского богатыря, он ведь нужен русским людям. Он хоть силой не силен, да напуском смел.

Отпустил Добрыня Алешу, тот поохивает да за печку прячется. А Добрыня взял Настасью Микулишну, поцеловал в уста сахарные и повел в свои палаты белокаменные.