Русские Сказки

Вышел Иван, молодой сержант, на лужайку заповедную, вечнозеленую, вспомнил родину свою, супругу молодую, прекрасную Катерину, и залился слезами горькими. Что рыбе погибать на суше и безводьи, то добру молодцу умирать в чуже на безродьи! Вынул Иван платочек заветный италианский утереть в последний раз слезу молодецкую – а уж Котыш-Нахал зовет к себе на расправу, под окном косящатым сидя, в растворчатое глядя. – Пришел к нему капрал наш, заживо мертвым себя почитает, молитвами грешными сам себя поминает. «Отколе ты взял платок этот?» – спросил у него Котыш-Нахал, невидимка искони века. Иван рассказал, от кого и каким случаем платок ему достался. «Ладно, кума, лишь бы правда была, – отозвался Котыш, – правду ли ты говоришь?» – «Божиться у нас не велят, да и лгать заказывают, – отвечал служивый; – что сказано, то и свято; на солдатском слове хоть твердыни клади». – «Не долго думано, да хорошо сказано, – молвил Котыш; – если так, то ты бы мне давно это сказал – стало быть, ты женат на дочери моей прекрасной, девице Катерине, и ты, по завету, которому столько же лет, как ей самой, не только пробудешь жив, здоров, и невредим и свободен от всякой пени, но и должен получить в приданое собственные мои гусли-самогуды, искони готовые, заветные, на которые и было положено завету заслужить любовь и руку дочери, моей прекрасной девицы Катерины. Для милого дружка и сережку из ушка!» Снарядил его, в поход отпустил, гусли-самогуды в мошне кожаной на плечи повесил, – заиграли, заплясали, песни чудные запели – а Иван лыжи настроил да направил восвояси; шагает, как жар-птица летает, домой тропится-поспе-шает. Шел он оттуда високосный год без недели со днем, не то поменьше, не то побольше, не поспеть ему и назад в сутки! Стоит над путем-дорогой избушка домоседка, распустила крылья как курочка-наседка, а в ней стукотня; лукошко, кузовок, корзина да коробок вместо цыплят вокруг похаживают, а две ведьмы, сестры, одна буланая, одна соловая, вокруг избы дозором объезжают, никого к ней не подпускают. Повесил Иван гусли-самогуды на дерево, заслушались ведьмы игрой чудесной, а он тем часом обошел кругом да и в избу. Старик седой молотом полновесным перед жерлом огненным на наковальне булатной кует булавы стальные, запускает их в набалдашники золотые, а готовые на полати за печь кидает. Это был вещун-чародей, служивший на Ивана, по повелению сожительницы его Катерины, службы царские, но они друг друга не знавали в глаза. Старик принял радушно пришельца усталого; «ляг, говорит, да отдохни; а старуха моя, коли похлебать чего хочешь, сварит тебе щец – за вкус не берусь, а горячо да мокренько будет!» Словом, напоил, накормил и спать положил, а с рассветом выпроводил, да услышал, на беду, игру чудесную гуслей-самогудов, и стал он их у Ивана выпрашивать. Не захотел отдать ему Иван сокровища своего заветного, плодов поисков, трудов и похождений неимоверных – а тот не взял добром, так взял семером; помощники, которым, как мы уже видели, числа нет, явились по мановению повелителя своего, воздух и небо затмили множеством своим. «Хочешь ли бороться с каждым и со всеми? – спросил вещун-чародей, – или добровольно за булаву любую отдашь мне гусли твои?» Иван подумал, да и отдал гусли; коротки ноги у миноги на небо лезть! Выбрал булаву поувесистее и пошел, проклиная белый свет! Куда деваться ему теперь? Что делать? Как дома, как в люди показаться и принести повинную голову свою на плаху? А был уже так близок великий цели своей! В раздумье играя булавой, стал он набалдашник золотой отвертывать. Отвернул – из палицы кованой несметное и бесчисленное множество войска боевого, конного и пешего, вылетает, в строй парадный перед ним на луку собирается, генералы с адъютантами своими во всю прыть на Ивана, витязя бездомного и безконного, наскакивают, отдают честь должную полководцу, музыка полный поход играет, подвиги Ивана, молодого сержанта, выхваляет, армия вся в три темпа ружья на караул осаживает, правою ногою отступает. Это несметные полчища бесов вещуна-чародея, обмундированные, вооруженные. Надел Иван набалдашник золотой – исчезло все, как не бывало, снял – опять здесь, и бой, и музыка, и армия, и генералы с рапортами; а гусли-самогуды в котомке за плечами! Смекнул делом капрал наш; набалдашник надел, палицу в руки, котомку за плечи, самоходцы на ноги, и марш на один шабаш в родимую свою сторонушку. Поспел до рассвета; стал на луга заповедные царские, которые не только человек один ни смел святотатными стопами своими попирать, но на кои и птица мимолетная не садилась – снял голову с булавы и построил армию несметную прямо против дворца царского, а гусли-самогуды заставил играть: «За горами за долами!»