Читаем Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века полностью

В 1806 г. Кайсаров защитил в Гёттингене докторскую диссертацию «Об освобождении крепостных в России»[445]. Это был один из сравнительно редких случаев, когда русские студенты представляли в немецких университетах диссертации на философском факультете. В выборе Кайсаровым такой насущной для России начала XIX в. темы и ее критическом решении заметно не столько влияние Шлёцера или другого конкретного учителя, сколько самого в высшей степени либерального духа Гёттингенского университета, несшего убежденность в том, что даже самые острые общественные вопросы могут и должны решаться в свете науки

[446]. Впрочем, видны в диссертации и столь же характерные для Гёттингена и Шлёцера в особенности, надежды на Александра I как будущего «освободителя рабов» в России.

Интересно, что еще в июне 1804 г. освобождению российских крепостных посвятил свою, впрочем совсем короткую и незначительную по содержанию, диссертацию и еще один русский студент этой поры В. Фрейганг (в дальнейшем в России он отошел от научных занятий)[447]

. Зато весьма серьезный выбор, благодаря Шлёцеру, стоял перед Александром Тургеневым. Под влиянием своего наставника Тургенев глубоко увлекся русской историей: он собирался заняться сбором ее источников, причем особенно его заинтересовало восшествие на престол династии Романовых и поиск «условия», поднесенного боярами царю Михаилу Федоровичу. «Является ли нынешняя неограниченная власть в России похищением?» — задавал в дневнике себе вопрос Тургенев, видимо, обсуждая подобные темы с Шлёцером[448]. Тот активно поддерживал увлечение Тургенева, советовал ему продолжить ученую карьеру в России, а в феврале 1804 г. написал письмо к президенту Академии наук H. Н. Новосильцеву, рекомендуя зачислить Тургенева в исторический класс (рассматривалась даже идея, чтобы тот уже в Гёттингене мог получать жалование адъюнкта Академии). «Немецкий мечтатель рекомендует русского дворянина в профессора», — так охарактеризовал эту ситуацию историк В. М. Истрин
[449]. Действительно, странность этого положения для России была очевидна, прежде всего потому, что на профессорских и академических кафедрах в XVIII — начале XIX в. практически отсутствовали дворяне. И, конечно, выбор такой карьеры для сына был немедленно отклонен его отцом И. П. Тургеневым, быть может, не вопреки, а именно благодаря тому, что тот имел опыт управления Московским университетом и знал особенности жизни ученой корпорации. Несмотря на это, Александр Тургенев еще долго не забывал своей тяги к истории и, уже вернувшись в Россию, в течение некоторого времени служил в роли своего рода «научного посредника» между Шлёцером и Карамзиным[450]
.

Еще одно «напутствие» от Шлёцера принять профессорскую кафедру в России получил А. М. Гусятников. После письменного отзыва о нем Шлёцера (представленного, по-видимому, через Гейма в Московский университет), с согласия попечителя М. Н. Муравьева Гусятникова заочно и даже без собственного ведома возвели в Москве в доктора философии, чтобы облегчить ему восхождение по ступеням ученой карьеры — случай едва ли не уникальный в истории российского высшего образования! Однако молодой человек не захотел воспользоваться плодами усилий своих наставников и отказался от профессуры, написав в ответ на эту новость Гейму: «Вы знаете, что я занимался не как ученый, ex propero; а как охотник, и любитель уединенной жизни. Мне Шлёцер неоднократно и словесно и письменно представлял пуститься в ученой сагпеге, но я всегда отклонял. Скромная и тихая жизнь образованного человека была всегда любезным предметом моему сердцу; напротив же того узнав большую часть каверз и интриг ученых по Германии, я отнюдь не считаю их положение завидливым, с какими бы оное выгодами и славою сопряжено не было»[451].

Из писем Гусятникова видно, что столь же радушно его и других русских студентов принимали не только у Шлёцера, но и в остальных домах гёттингенских профессоров. К ним относился, например, дом профессора Кристофа Мейнерса, в начале XIX в. — проректора университета, который принадлежал к высшему гёттингенскому обществу, давал обеды и званые вечера, присутствием на которых Гусятников не замедлил похвастаться перед Геймом. И здесь он нашел искреннюю симпатию к его родной стране. «Мейнерс — также один из тех ученых, которые увлеченно изучают Россию в географическом и этнографическом отношении, — писал Гусятников в Москву. — Он проявлял величайший интерес, когда я ему рассказывал о нашем образе жизни, продовольствии, способах его подвоза, богатстве и изобилии всего в России»[452].

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже