Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Обеспокоенность Европы и России ростом студенческого движения особенно выросла после убийства в 1819 г. немецкого писателя и драматурга А. Коцебу, находившегося на русской службе, которого студенты обвиняли как «душителя немецкой свободы». Австрийский канцлер, князь Меттерних собрал в богемском городе Карлбад (совр. Карловы Вары) съезд немецких князей, на котором были приняты решения по дальнейшим мерам в отношении университетов, ратифицированные 1 сентября 1819 г. немецким бундестагом (т. н. «Карлсбадские конвенции»). Главной целью этих решений было подавить студенческое движение, поставить под контроль деятельность прессы и профессоров, подчинить управление университетами правительству. В университетах запрещали политические собрания, а студенческие объединения могли осуществлять свою деятельность только по специальному разрешению. Высший надзор за каждым из университетов должен был выполнять специально назначенный от имени соответствующего княжества «комиссар». Карлсбадские конвенции действовали до 1848 г. и, тем самым, на период в тридцать лет законодательно ограничили автономию немецких университетов. В то же время нельзя не заметить, что в условиях дробления Германии на мелкие государства эти, как и любые другие решения немецкого бундестага, носили скорее рекомендательный характер и, в целом, не слишком отразились на внутренней жизни университетов, хотя, действительно, привели к спаду студенческого движения[487].

Ответные действия российского Министерства народного просвещения также происходят на рубеже 1810—1820-х гг., причем начинаются с Дерптского университета как наиболее тесно связанного с Германией. В июле 1818 г. его попечитель К. А. Ливен обратился в министерство с представлением, в котором указывал на действительно существующую проблему: хотя прежние постановления министерства и предписывали учитывать только дипломы отечественных университетов при приеме на российскую службу, но остзейские студенты обходили это положение тем, что «пробыв несколько месяцев, год или полтора в отечественном университете, едут в иностранные, а потом возвращаются опять в Дерптский, чтобы прожить в оном токмо узаконенное время, не пользуясь должным учением». Ливен полагал, что студенты, учившиеся за границей, вредят его университету, ибо «привозят с собою худые нравы и злоупотребления и… тем дают повод к великим беспорядкам и неустройствам»[488].

Характеристики эти имели первоначально, по всей видимости, чисто дисциплинарный оттенок, но последующее обсуждение сразу перевело их в политическую плоскость. Князь А. Н. Голицын высказался за полный запрет принимать в российские училища студентов, побывавших за границей. «Опыт доказал, — говорил министр, — что бывающие в иностранных университетах студенты действительно привозят с собой весьма часто развратные нравы, дух своеволия и безбожничества… производят вредные влияния, составляют тайные сотоварищества». В итоге, по настоянию Голицына, 4 августа 1818 г. было принято постановление, включавшее формулировку о том, что «молодые люди, посвятившие себя наукам, не должны начинать оных в иностранных университетах, но непременно в одном из отечественных и оставаться в оном три года беспрерывно»[489].

Хотя основной текст постановления был посвящен именно Дерптскому университету, Голицын вкладывал в него универсальное содержание, по сути вообще запрещавшее российским подданным получать высшее образование за рубежом, кроме как после окончания отечественного университета. Тогда, в 1818 г. эта трактовка была оспорена Сенатом, указавшим на невозможность, «чтоб лишались российские подданные свободы обучаться в иностранных государствах или, чтоб, вступив для наук в какой-либо из российских университетов, не в праве были выбыть из оного прежде окончания полного курса». Не поддержал Голицына в то время и император Александр I. Но уже спустя полтора года к обсуждению этого вопроса вернулись еще в более жесткой форме.