Русские цветы зла

1951 год. С ласковыми почестями он там же и похоронен. Москва — крупнейший научный центр СССР. После отмены крепостного права, несмотря на общий рост, снижался удельный вес текстильной промышленности. Матрешки — японское изобретение.

1952 год. Мой папа — генерал и старьевщик. У него шинель мышиного цвета. За ним бегают дворовые мальчишки и дразнят его немцем.

1953 год. У меня было счастливое сталинское детство, не хуже, чем у Набокова.

1954 год. 122-я средняя школа не раз являлась мне в Палашевском переулке, где в старые времена жили палачи, на месте кладбища. Во дворе школы было много человеческих костей и черепов. Черепами мы играли в футбол, а костями дрались. На вопрос, сколько времени, бабушка всегда отвечала не знаю.

1955 год. Родина послала меня продолжать учебу в Париж. Мы проехали Львов, Прагу, Елисейские поля. Мама сказала: «Видишь, это Елисейские поля». — «Да», соврал я.

1956 год. Осенью в Париже оказалось мало черной икры. Было очень весело: советское посольство на рю де Гренель закидали яйцами с красной краской.

1957 год. Папа нашел во Франции памятник Ленину и нелегально вывез его в СССР. Когда мы ехали через весь Париж на школьном автобусе в советскую школу, нам запрещалось надевать пионерские галстуки на случай провокации. В школе, возле Булонского леса, я увидел первого живого писателя в своей жизни. Им оказался Катаев. Он сказал нам, советским школьникам: «Вы, может быть, ничего не поймете в этом образе, но кошки бывают очень длинными».

1958 год. По дороге на Каннский фестиваль в сером «Пежо-403» я сочинил свой первый роман «Война и мир». Мы плыли по Сене, и мама сказала: «Эти парни в клетчатых рубахах — американские солдаты». «Янки, гоу хом!» — про себя закричал я. Мы бросились на Солянку с длинной Танькой. Ты сказала, что это будет на Солянке. Мы ходили по Солянке и кричали: Катя, Катя! Кто взял трубку? Кто хрипел с бодуна, что ты никуда не поедешь? Потом пришла зареванная: моя любовница умерла! С перламутровыми руками. Смеешься, кашляешь. Говоришь: здравствуйте. Ну, вот и познакомились. С любовничком — бас-гитаристом.

1959 год. Мы бросались камнями. Французский хулиган с русской фамилией Орлофф мне камнем выбил передний зуб. Я вернулся в Москву.

1960 год. В Москве, от которой я отвык, оказалось, что хулиганов еще больше, чем в Париже. Они останавливали меня в Трехпрудном переулке и говорили: «Попрыгай!» Если я не прыгал, они меня били. Если я прыгал и в карманах у меня звенела мелочь, они отнимали у меня мелочь. Я решил дружить с хулиганами.

1961 год. Мы ходили с соседом на Красную Пресню поздно вечером смотреть бандитский район. Там всегда было жутко и что-то горело.

1962 год. Космонавты, сказала мне Катя, обязаны быть охуительно красивы. Мой друг-одноклассник, хулиган Коля, убил человека ножом, когда лез на голубятню, чтобы украсть белых голубей. Я очень удивился, когда его после убийства не стали пускать в нашу бандитскую школу учиться дальше.

1963 год. Хулиган Коля пришел ко мне домой и стал просить жвачку. Я дал ему подушечку французского клея, и он долго не мог раскрыть рот.

1964 год. В Москве было тридцать четыре театра, из них четыре детских. В театре Маяковского на представлении «Гамлета» ко мне пристал педераст. Я сидел ни жив ни мертв. С тех пор у меня Гамлет ассоциируется с Женей Харитоновым. Они сидели с Приговым на одной табуретке в мастерской скульптора Федота Федотыча и до смерти хохотали.

1965 год. Москвы как таковой не существует.

1966 год. А кто ездил по утрам на завод? В Марьину рошу на 13-м желто-синем тупорыле. Кто верил в рабочий класс? Катя, я так далек был от рабочего класса, что верил в него.

1988 год. Не зря Нью-Йорк, по-русски, ОН, Москва-ОНА.

Москва до сих пор горизонтальный женский город, где Кремль, влагалище все еще секретной, загадочной власти, оброс кольцом бульваров. Концентрический, круглый, как бублик, город. Катя раскинулась широко на постели русской равнины, в сонливой истоме, лежит себе, ковыряет в носу, со своими куполами-грудями-маковками. В ней доминируют женская истеричность, женские очереди, в ней женщин видно больше, чем мужчин. Город бабьей энергии, бабьих коммунальных ссор, охов-вздохов, паники, и московская походка — бабья, шаркающая.

Нью-Йорк, напротив, мужской, фаллический, мускулистый. Город вечного возбуждения, крепкой эрекции, где каждый яппи- сперматозоид, быстро текущий по тротуару Пятой Авеню в расчете на солнечный сентябрьский денек.

1967 год. Разностороннюю культурно-просветительскую работу среди трудящихся столицы ведут 226 клубов, домов и дворцов культуры, а также свыше 3 тысяч красных уголков.

1968 год. Москва — Третий Рим. Политическая теория обосновывает всемирно-историческое значение столицы Русского государства как политического и церковного центра. Изложена псковским монахом Филофеем в характерной для средневекового мышления религиозной форме. Исторической преемницей Римской и Византийской империй, павших из-за уклонения от истинной веры, является Московская Русь: «Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не бысти», шепнула мне Катя.