Русские в Берлине. Сражения за столицу Третьего рейха и оккупация. 1945

«До 1938 года нас практически не трогали. Но потом Нюрнбергские законы[114] добрались и до нас. С тех пор путь сюда для пациентов-неевреев и нееврейского персонала оказался закрыт. Евреи – а все обитатели больницы были евреями – должны были носить на одежде желтую звезду, даже внутри больницы. Часть здания реквизировали, и гестапо устроило там свое отделение. Именно отсюда была организована перевозка заключенных в Терезиенштадт[115]. Конвои отсюда отправлялись до самого конца 1944 года. Когда гестапо не удавалось набрать достаточного количества депортируемых, оно присылало к нам своего человека. Он должен был произвольным образом отобрать людей из числа пациентов или персонала и включить их в следующий конвой. Несколько раз больницу инспектировал сам Эйхман[116].

Когда союзники начали бомбить Берлин, мы создали собственную пожарную службу. Нам приходилось сбрасывать зажигательные бомбы и тушить пожары собственными силами, без всякой посторонней помощи. Звонить пожарной бригаде не имело смысла, потому что они и не подумали бы приехать к нам. Однажды на нашу территорию обрушилось 90 зажигательных и 14 осколочно-фугасных бомб; нам самим пришлось устранять последствия.

Помимо обычных пациентов-евреев у нас еще было несколько так называемых «привилегированных» евреев. Это те, кого возвели в такой ранг «за заслуги перед Отечеством». Они находились в относительной безопасности, хотя к концу войны некоторых из них тоже депортировали. Пациентов из разряда «стопроцентных евреев» забирали независимо от их состояния – как из неврологического, так и из родильного отделения. Мне часто приходилось наблюдать, как арестовывают новорожденных младенцев; мою собственную кузину вынесли на носилках. Нацистского чиновника, заправлявшего у нас, звали Вальтер Добберке. Его не смогли обвинить в личном участии в творившемся произволе; он просто выполнял то, что ему велели.

В больнице я работал с 1943 года. И продолжал до 20 апреля 1945 года; затем я решил остаться дома, поскольку авиационные налеты стали чересчур опасными. Как «полуеврей», я находился под защитой своей «арийской» матери. Главный врач и хирург, доктор Люстиг, работал до самого конца. Его арестовали и обвинили в коллаборационизме русские; он был расстрелян 28 декабря 1945 года. Я знал доктора Люстига и считаю, что он не заслуживал смерти. Он никогда не пошел бы на компромисс с нацистами.

На работу в Еврейскую больницу я вернулся только 10 мая. Красная армия пришла туда 24 апреля. Меня тогда там не было, но мне известно, что русские вели себя крайне порядочно. Не было ни изнасилований, ни других актов произвола. С 10 мая больница снова перешла под наше управление, а русские ушли. Даже в последние дни нацистского режима евреев из больницы все еще продолжали зверски убивать. Я помню санитара по имени Макс Фройрдрих, которого забрали незадолго до поражения Германии. Позднее его обнаружили в районе Фридрихсхайн с отделенными от туловища руками, ногами и головой.

Перед самым концом у нас находилось около 160 пациентов. После оккупации больницу тут же открыли для всех нуждающихся. Первые пациенты, как мы отметили, были в основном из узников концлагерей. Им отвели все туберкулезное отделение. Одни пришли к нам сами, других принесли. Почти все в лагерных робах, на которых они продолжали носить номера и тюремные нашивки. В крайне редких случаях я узнавал людей, которых когда-то забрали отсюда.

После освобождения, когда немцы-христиане (или как мне еще их назвать) снова поступили к нам, не было никаких актов насилия, мести или чего-либо подобного. Мы не делали никакого различия между нашими пациентами. Да и сам я постарался поскорее забыть о том, что они с нами сделали».

За стенами больницы некоторых «вольных» евреев прятали сочувствовавшие им берлинцы на протяжении всей войны, с огромным для себя риском. Что приводит нас к истории, которая послужит подходящим завершением этой главы, истории человека, которого хорошо известный тюремный падре, доктор Харальд Полхау, позднее предложил внести в списки Фонда безымянных героев. Звали того человека Вилли Кранц, и он являлся поставщиком провизии в тюрьмы Берлина с 1918 года. Вот что он сам поведал во время беседы со мной: