Русские в начале осьмнадцатого столетия

— Как же! Ведь ты меня видела?

— А видел ли ты, мой сокол ясный, барышню, с которой я шла рука об руку?

— Что ж, эта барышня та самая невеста, о которой ты мне говорила?

— Да, батюшка, да!

— Видел.

Что, мое красное солнышко, правду ли я тебе сказала — красавица!

— Кто?.. Эта барышня? Эх, Федосья Игнатьевна, ну не грешно ли тебе так людей морочить? Что она за красавица?.. Набелена, нарумянена…

Без этого нельзя, сударь: дело девичье… Да она и так, Бог с нею, такая белолицая, румяная, что и сказать нельзя!

— Нос в пол-аршина.

— Уж и в пол-аршина!.. Что ты, кормилец!.. Нос как нос, поменьше твоего будет.

— Я, Игнатьевна, дело другое: я мужчина и человек рослый, а она девица и собой-то больно невеличка.

— А что ж тебе, батюшка, Сухареву башню, что ль?

— Да воля твоя, Игнатьевна, по мне лучше Сухарева башня, чем этакий недоросток. Я жену в кармане носить не хочу.

— В кармане? Не упрячешь, батюшка!!

— Она же, кажется, на левую ножку изволит прихрамывать.

— Прихрамывать? Что ты, батюшка, перекрестись!

— И глазки-то у нее… не прогневайся, любезная…

— Что глазки?

— Да так! Немножко врозь посматривают.

— Что, что?.. Так она, по-твоему, коса?

— Есть грешок, Игнатьевна.

— Коса!! Да что ты, сударь, вчера до обедни-то не хлебнул ли?

— Двух передних зубков, кажется, нет.

— Тьфу ты, окаянный этакий! — вскричала старуха, вскочив со стула. — Да что ж ты, в самом деле, всех моих невест цыганишь, что я тебе дура, что ль, досталась?

— Ну, полно, Федосья Игнатьевна, не гневайся! — сказал Мамонов, усаживая ее опять на стул. — На-ка вот тебе за труды, — продолжал он, подавая ей два рублевика. — Что ж делать, коли мне так показалось.

— Показалось! — повторила Игнатьевна все еще несколько сердитым голосом. — Вишь, какой зубоскал!.. Чего тут показаться?.. Благо ты господин-то добрый и тороватый, а то бы я давно перестала к тебе жаловать!.. Вот то-то и есть: дали вам повадку, голубчики!.. Бывало, в старину, хочешь верь, хочешь не верь, а уж невесты тебе не покажут. Видишь, что выдумали: изволь товар лицом продать!.. А кто на вас угодит?.. То не так, другое не этак… Ох вы, баловники этакие!

— Да ведь так-то лучше, Федосья Игнатьевна. Теперь жених пеняй на себя, а прежде, бывало, за все отвечает сваха. Что, любезная, скажи-ка правду: чай, тебе иногда доставалось на орехи?

— Ну, конечно, батюшка, всяко бывало. Уж наше дело таковское. Бывало, угодишь, так матушке Федосье Игнатьевне челом; а не угодишь — так старую чертовку Игнатьевну позорят на чем свет стоит.

— А этак, случится, и потасовку зададут?

— Кому, сударь? Мне?.. Нет, батюшка, велико бесчестье заплатишь!.. Я ведь не посадская баба какая; мой покойный муженек служил поддьяком в холопьем приказе; ему подчас и бояре кланялись. И кабы не бедность моя, не стала бы я по вашей братье шататься… Ну что, молодец, так эта невеста тебе не люба?

— Нет, Федосья Игнатьевна, подавай другую.

— Подавай другую!.. Эва как поговаривает!.. Да разве невесты-то блины?.. Подавай другую!

— На-ка вот тебе еще рублевик… Полно, голубушка, не скупись: что есть в печи, все на стол мечи!

— Спасибо, кормилец, спасибо!.. Ах ты, мой сокол ясный! Хотелось бы мне тебе послужить… Да ты, Андрей Степанович, человек-то бедовый!.. Видишь, какой привередник!.. Ну, так и быть — скажу! Уж только и ты, батюшка, не забудь меня, старуху. Есть у меня на примете невеста — и хороша, и пригожа, девица рослая, не то чтобы очень дородная, а этак, знаешь, наливное яблочко: свежая, румяная, глаза голубые, брови черные… Да это еще ничего, — богатство-то какое!.. Покойный ее батюшка тридцать лет сряду был якутским воеводою, а ведь там воеводам житье! От царя земного далеко, а царь небесный грешников милует, так делай что хочешь — своя рука владыка. Ты, чай, изволишь знать, Сибирь-то золотое дно. Там, говорят, из черных соболей нагольные тулупы носят, а простых куниц никто и даром не берет, так есть около чего ручки погреть!.. Да он таки и понагрел их, дай Бог ему царство небесное! Легко вымолвить: тридцать годов на воеводстве просидел!.. А дочка-то у него одна-одинехонька осталась, делиться не с кем… Ну, что?.. Неужели ты, кормилец, и эту невесту охаешь?

— А вот как посмотрю.

— Тебе бы все смотреть!

— Нельзя без этого, Игнатьевна… Э, да постой, любезная!.. Давно хочу тебя спросить: я недели две тому назад познакомился на ассамблее у Стрешневых с одной барыней— не знаешь ли ты ее? Аграфена Петровна Ханыкова…

— Как, сударь, не знать!.. Я у нее зачастую бываю. Приношу всякую всячину: то кружева и ленточки, то шелковые платочки. Ведь я человек бедный, батюшка, веем промышляю. Да что ты о ней изволишь спрашивать? Разве она овдовела?

— Нет, Игнатьевна: с ней живет племянница.

— Ольга Дмитриевна?.. Вишь, ты какой!.. Губа-то У тебя не дура, батюшка!

— А что?

— Как что? Да Ольга Дмитриевна не то что всякая другая, это, сударь, нещечко! Собой красавица, богатство большое, родство знатное, ни отца ни матери… Нет, Андрей Степанович, тут взятки-то гладки!

— И, полно, Игнатьевна! Коли Ольга Дмитриевна невеста…

— Невеста, сударь, невеста, да только не твоя.

— А почему ж не моя?