Русские войны XX века

Белоэмигрант Г. Газданов, впервые увидевший бывших соотечественников – наблюдавший русских партизан во Франции (и опубликовавший книгу на эту тему в 1946 г.), характеризовал русского как человека коллективистского сознания, привыкшего жить «под крылом у государства» (с полным к нему доверием), как человека, у которого нет быта, который не знает частной собственности и не понимает ее значения в жизни Европы (для него французская расчетливость – своего рода помешательство). «В поведении русских партизан во Франции прежде всего поражает абсолютная одинаковость их поступков и побуждений». Западные писатели и психологи вначале полагали, что такими их сделали пропаганда и коллективистская экономика. Но позднее, наблюдая русских партизан, западные специалисты пришли и к более глубоким выводам. «Никогда, кажется, в истории России не было периода, в котором таким явным образом все народные силы, все ресурсы, вся воля страны были бы направлены на защиту национального бытия… Все: экономическая и политическая структура страны, быт ее граждан, ее социальное устройство, ее чудовищная индустрия, ее административные методы, ее пропаганда – все это как будто было создано гигантской народной волей к жизни».

Это было похоже на проявление массового инстинкта самосохранения. В час своего самого трудного испытания «с непоколебимым упорством и терпением, с неизменной последовательностью Россия воспитала несколько поколений людей, которые словно были созданы для того, чтобы защитить и спасти свою родину. Никакие другие люди не могли бы их заменить, никакое другое государство не могло бы так выдержать испытание, которое выпало на долю России. И если бы страна находилась в таком состоянии, в каком она находилась летом 1914 г., – вопрос о Восточном фронте перестал бы существовать. Но эти люди были непобедимы… Они умирали в чужих европейских пространствах, окруженные со всех сторон вражескими войсками, в таком страшном русском одиночестве». Благодаря их человеческому самоотрешению, благодаря их мученическому подвигу мы имеем сегодня свободу исторического выбора.

После «Тайфуна»

Многие из тех, кто пережил страшный тысяча девятьсот сорок первый год, утверждают, что следующий – сорок второй – был еще более жестоким. Исчезло частично «извиняющее» обстоятельство поражений Советского Союза и его армии ввиду фактора германской внезапности. Менее убедительным стало оправдание, апеллирующее к отсутствию военного опыта. После битвы под Москвой неубедительным стало фаталистическое утверждение, что немцы принципиально непобедимы. В 1942 г. стало много труднее отрицать, что немцы, действуя за тысячи километров от своих баз, преодолевая русское бездорожье, сражаются эффективнее, с большим умением, с большим искусством и волей. Сражаются лучше. Осознание этого – проклятье, способное довести до безумия и солдата и генерала. Оно определенно выводило из себя Сталина. Предельно жестокая учеба Красной армии продолжалась почти весь 42-й год. До Сталинграда.

Советская экономика 1942 г. была только частью большой довоенной экономики СССР. Потерян был самый плодородный клин пахотной земли. 130 миллионов человек, живших на неоккупированной территории имели теперь вдвое меньше хлеба и мяса на душу населения, чем год назад. Треть железнодорожных путей была захвачена противником. Производство жизненно важных для военной индустрии алюминия, меди, марганца упало на две трети. Миллионы квалифицированных рабочих были либо убиты, либо мобилизованы.

В Ленинграде от голода ежедневно умирали три-четыре тысячи человек. Они умирали на улицах, в своих скромных комнатах, они падали и не поднимались, они засыпали и не просыпались. На Пискаревское кладбище тянулись молчаливые люди с санками, на которых лежали ушедшие из этого мира близкие. И нередко, спустив в братскую могилу своего покойника, хоронящие сами в бессилии падали вслед за ним. Это было молчаливое падение, смерть сделала всех немыми. Эта немота требовала мщения. В маленькой телефонной книжке ленинградской девочки Тани Савичевой значилось: «Женя, умер 28 декабря». «Бабушка, умерла 25 января». «Лека, умер 17 марта». «Дядя Вася, умер 13 апреля». «Дядя Леша, 13 мая». Последняя запись в телефонной книжке на букву М: «Мама, 13 мая в 7.30 утра. Савичевы умерли. Все мертвые. Осталась только Таня». Эвакуированная в Горький, Таня тоже умерла летом 1942 года. Все Савичевы умерли. Что, кроме скорби, ненависти к врагу и жажды мести, могли оставить нам миллионы Савичевых нашей страны? Апрель 1942 года был месяцем самой большой смертности в Ленинграде—102 тысячи 497 человек ушли молча из этого мира. И никто не назовет эту цифру точной, множество людей уходили безымянно.

* * *