Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

"Конечно, я знаю, что есть какой-то Ташкент, который умирает, но в то же время знаю, что есть и Ташкент, который порождается вновь. Эта преемственность Ташкентов, поистине, пугает меня (...) Мне скажут на это: всему причиной Ташкент древний, Ташкент установившийся и окрепший. Пожалуй, я и на это согласен. Что Ташкент порождает Ташкент - в этом нет ничего невероятного, но ведь это только доказывает, что и пессимисты, усматривающие в будущем достаточно длинный ряд Ташкентов, тоже не совсем неправы в своей безнадежности".

Это то, что называется временем мифа: вечное настоящее. А Константинополь Достоевского - это Ташкент и есть. "Почвенность" Достоевского - не Докучаев, а Лысенко.

Почвоведы, встаньте!

Петр, Ислам и Петро-Ислам

Трудно найти в современной жизни тему более острую, чем нынешнее противостояние западной цивилизации и экстремального исламского фундаментализма. В эту конфронтацию замешена, как известно, и Россия. При всей локальной специфике, отличающей проблему Чечни от исламского терроризма как такового, этот конфликт тоже вошел интегральной частью в нынешнее биполярное противостояние. Но отношение в системе "Россия - современный мусульманский мир" имеет и другое измерение, тоже локальное, но характеризующее уже Россию как таковую, изгибы и особенности российской истории. Проблема, которая для Запада, при всех возможных частностях, выступает всё-таки внешней, для России - внутренняя проблема. Как тут не вспомнить знаменитого в середине девятнадцатого века выражения "внутренние турки"! Это была чисто русская специфика. Сегодня, правда, можно сказать, что и это явление, так сказать, глобализировалась: в Германии, скажем, есть "внутренние турки", и не в метафорическом, а в самом прямом смысле - как компактное этническое меньшинство. Но в том-то и дело, что в России того тургеневско-добролюбовского времени внутренними турками были сами русские - и сейчас есть, никуда не делись. Это никак не растворимый ни в каких исторических смешениях и взрывах стойкий анклав традиционалистских, упрямо-консервативных, реакционных сил, некое неразложимое, чуть ли не архетипическое ядро, до сих пор противящееся полному и бескопромиссному вхождению России в число передовых наций подлинно цивилизованного мира.

Сказать проще, Россия, как будто включившись в мировой фронт борьбы с исламо-терроризмом, поддерживаемым так называемыми государствами-изгоями, не без некоторого, и весьма серьезного, основания сама может быть если не включена в их число, то как-то с ними ассоциирована, Страны-изгои - русский перевод, и неточный, английского выражения rouge countries - буквально, "грубые страны". А кто будет возражать против того, что Россия - грубая страна?

Конечно, речь не о том, что борьбу с исламским терроризмом могут вести только западные демократические страны, а не страны того же ислама. Пакистан же ведет, Алжир, кажется, подавил своих фундаменталистов, сейчас и Саудовская Аравия кое-какие шаги предприняла. О Турции, этом восточном фланге НАТО, и говорить нечего. Усама с компанией страшат не только европейцев и американцев, но и сам исламский мир, по крайней мере, правящие его сферы. Мы о другом сейчас говорим; именно о том, что Россия, как бы ни затрагивалась она этой борьбой, какие бы жертвы сама ни несла и ни приносила, - страна до сих пор не западная, не демократическая, не принадлежащая к Первому миру и в пресловутую семерку допущенная на птичьих правах, авансом, восьмеркой. Ко Второму миру ее относить вроде нельзя, с коммунизмом ведь покончила; к Третьему, вроде, тоже - ведь не Бангладеш, в самом деле. Невольно вспоминается некий нумерический урод двадцатых годов, так называемый Двух-с-половинный Интернационал: то есть ушедший от ревизионистского Второго, но и не примкнувший к экстремистскому Третьему. Россия - страна Полуторного мира. Двух миров не боец, а только гость случайный, как сказал поэт. Но в том-то и дело, что боец, и чуть ли не всех миров.

Всё сказанное до сих пор было только неким провокативным предисловием. Тему я хочу повернуть по-другому: а может ли, в сущности, победить тот мир, который мы привычно зовем цивилизованным?

Тут я должен - к собственному облегчению - сказать, что такая постановка вопроса, такая, как сказано, провокация, отнюдь не мне принадлежит. Это вопрос, постоянно поднимавшийся и державшийся в уме Арнольдом Тойнби - крупнейшим историком двадцатого века; вопрос, пронизывающий все 12 томов его "Исследований истории", да и многие другие работы. Тойнби отнюдь не придерживался европоцентрической точки зрения, характерной для мировоззрения Запада еще даже в начале 20-го века. Об этом говорили и до Тойнби, говорили и большее: о несводимости культур одной к другой, об их принципиальной несовместимости, разноприродности. Тойнби поставил вопрос острее: да, человечество качественно разнородно, но современный мир стал единым, общая жизнь - императив современности. Хочешь, не хочешь - надо жить вместе. Но одного согласия и желания мало, говорит Тойнби, и тут его пойнт: возможно ли такое сосуществование?