Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

В той же Нью-Йорк Таймс накануне, 26 июля, была опубликована другая статья о России, написанная пришедшим на смену Спектеру Майклом Уайнсом. Она называлась "На запруженных улицах автомобили ездят по тротуарам". Это о траффике в нынешней Москве. В 82-м году в Москве было 320 тысяч автомобилей личного пользования, сейчас - два с половиной миллиона: одна машина на трех человек. Такому факту надо вроде бы радоваться, ведь рост числа личных автомобилей свидетельствует, принято думать, о росте благосостояния граждан. Статья Уайнса, однако, о другом: о диких нравах московских автовладельцев. Не буду перечислять все описанные им трюки, тем более, что в Москве их знают и без меня, отмечу только одну деталь. Если раньше по московским улицам перли на предельной скорости и не обращая внимания на знаки только правительственные машины, то теперь это делают все. Любой автовладелец чувствует себя бесконтрольным начальником.

Это драгоценная деталь, конечно. Прежде всего она напоминает притчу из популярного романа: как Адам Козлевич совратил целый город, организовав в нем автоизвоз. Жители города не могли представить, как можно пользоваться автомобилем, не вдаваясь при этом в разврат и растрату государственных средств. Здесь дана модель, по которой развернулись российские реформы. Но вот что еще важнее, по-моему. Российская приватизация пошла с устрашающим успехом - приватизация во всех возможных смыслах. При этом имеет место приватизация власти, приватизация насилия. Это и называется джунгли, по-другому. Русская власть не сумела сохранить себя, власти как общенационального института нет. Власть берет всякий, у кого есть сила или деньги. Из этого положения возможны, кажется, только два выхода, альтернатива очень жесткая: или полный распад страны, или новая диктатура (в которую, кстати, не очень верится).

Вот то поистине новое, что наблюдается в России: не столько демократия и свобода в ней, сколько отсутствие легальной, легитимной власти в национальном, государственном масштабе. Таков на нынешний момент итог семилетнего постсоветского движения. Перемена, безусловно, радикальная, хотя и неясно, во благо ли.

Что же осталось прежнего в России? Люди.

Естественно, я говорю о нравах и обычаях, а не о конкретных персонажах. Но подчас и персонажи те же самые на первом плане сидят. С чувством понятного волнения я узнал в нынешнем председателе Совета Федерации - президенте Сената, так сказать, - давно известного в стране и за ее пределами Егора Строева. Ведь это он, в бытность свою первым секретарем то ли Курского, то ли Орловского обкома, стал героем нашумевшей статьи в тогдашнем перестроечном боевом "Огоньке". Статья называлась "Стая". Хорошее название. Но я сейчас не о Строеве персонально хочу говорить, а другая деталь из той статьи вспомнилась: один из обиженных им подручных написал на него слезницу - в стихах! Эти стихи были выдержаны в самом что ни на есть чистейшем народном жанре раёшника. И такой пахнуло Русью от этого сюжета, таким царем Михаилом Федоровичем, что подумалось тогда: да, действительно, с корнем ребята выкорчевывают проклятое прошлое. Но вот прошло десять вроде бы лет, и что же мы видим? Герой перестройки Коротич в провинциальных американских университетах сидит на грантах (сегодня дали, а завтра и не дадут), а разоблаченный им Строев - чуть ли не второй человек в государстве. Бродский в Мичигане, Лернер в Магадане, только наоборот: Мичиган для Коротича - Магадан.

А куда же делся тот поэт? А никуда не делся. Его бессмертная зародышевая плазма ныне явилась мне в форме краснодарского губернатора Кондратенко. Цитирую его беседу с журналистами "Комсомольской правды", номер от 18 июня сего года:

Как-то Константин Затулин собрал комитет по делам СНГ. Он пригласил всех гекачепистов, а также их жертвы, Горбачева в том числе. Я сел с двумя нашими дивчинами-депутатами - Ниной Зацепиной и Надей Веремейко с Новопокровки. Сидим, значит, и вдруг сзади меня Горбачев плюхается. Я говорю дивчинам: "Уходим отсюда, а то по телевидению народ увидит, что я близ Горбачева сижу, что обо мне подумают?!" А Горбачева там уже кто-то терзает вопросами. И вдруг он, Горбачев, цап меня сзади за плечо: "А вот, - говорит, - кубанцы нас и рассудят!" У меня со зла аж голос задеревенел, говорю: "Это с каких же пор я тебе приятелем стал? Ты же, говорю, нас, русских, предал, как последний фраер, ты же, говорю, в смоле кипеть будешь за всё, что ты с нами сделал! Моли, говорю, Бога, что не один на один с тобой встретились!" Он, конечно, не ожидал, у него челюсть заелозила, воздух глотает, а сказать ничего не может. А у меня на душе так тепло стало, думаю: "Хорошо, что при жизни в глаза высказал, а не после смерти".