Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIVвв.). Курс лекций

Значительно чаще, чем patria, продолжает в средние века употребляться унаследованное от античности слово natio. Однако его значение по сравнению с классической латынью изменилось. Происходя от того же корня, что и natus, natura, это слово обозначало несколько более широкую общность людей, чем gens и populus, хотя различия между этими тремя терминами отнюдь на были ясными и отчетливыми. Для обозначения народов, упоминаемых в Ветхом Завете, Вульгата использует на равных правах латинские слова gentus, popules и nationes [племена, народы, нации (вульг. лат.)]. Такое употребление в библейском тексте и задавало в ту пору значение слова natio. Оно характеризовало несколько неопределенную общность людей, сложившуюся на основе племенного, языкового и территориального единства, взятого иногда в более узком, а иногда в более широком смысле. Нациями называли бургундцев, бретонцев, баварцев, швабов, но также и французов, англичан и немцев. Административного значения, по аналогии со словом patria, слово natio не имело. Поначалу оно не имело и политического значения. Постепенное уточнение понятия natio связано было с развитием отношений между отдельными людскими общностями, которые, с одной стороны, стремились к независимости, с другой же стороны к внутреннему единению. Блеск королевской власти, верность сюзерену, защита со стороны епископа, милость господина, на которого работаешь, создавали множество связей, присущих тесно сплоченной общине. Лишь наиболее охватывающие из связей этого рода передавались понятием natio. Но сколь бы ни были широки или узки эти связи, лежащее в основе понятия natio чувство сводилось всегда к одному и тому же примитивному единству наших, своих, с безудержной страстью начинающих ощущать свою сплоченность, едва только им покажется, что другие, чужаки (чтобы за этим словом ни стояло), угрожают им или оспаривают их первенство. Это чувство заявляет о себе чаще в виде враждебности, реже — в виде единения. Чем теснее соприкосновение с ненашими, тем острее ненависть. Недаром история не знает вражды более яростной, чем между соседними городами»…[412].

Видимо, выводы Й. Хейзинги вполне справедливы (с соответствующими поправками на язык) и относительно древней Руси, в частности для характеристики отношений между жителями различных русских земель и даже близлежащих городов. Тем не менее, специальная литература по истории Руси XIII в. пестрит патриотическими характеристиками: псковские бояре-изменники продали русскую землю врагу, новгородское боярство, ставя собственные интересы выше интересов родины… и т. д., и т. п.

Все это, однако, не отвечает на вопрос, который был поставлен в начале лекции: почему с именем Александра Невского древнерусский книжник связывал последнюю надежду Русской земли на спасение?

Тем не менее, подведем предварительные итоги:

1. Победы Александра Ярославича на Неве и на Чудском озере вряд ли могли стать реальной основой почитания князя как святого, поскольку их масштабы и значение значительно уступали другим битвам русского народа и народов Прибалтики с рыцарями Ордена меченосцев, Тевтонского, а затем и Ливонского орденов.

2. Борьба русских князей (Ярослава Всеволодовича, Александра и Андрея Ярославичей) с Орденом, судя по всему, в основном велась за сферы влияния в юго-восточной Прибалтике. Объектом раздела при этом оказывались земли балтских и финно-угорских народов.

3. Сопротивление Новгорода и особенно Пскова действиям великих князей, направленным против независимости этих городов-государств, а также против Ордена, не носило (да и не могло носить) характера предательства русских интересов.

Лекция 8 АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ: РУСЬ И ОРДА

ОБЪЕДИНИТЕЛЬ

Вторая половина жизни Александра обычно освещается по крайней мере, в учебниках крайне скудно. Непосвященному трудно составить конкретное представление о том, чем были заполнены последние двадцать лет прославленного князя. Обычно все сводится к тому, что он проводил внутреннюю и внешнюю политику, соответствующую интересам объединения Руси. В чем же она состояла?

Начать придется с события, которое, на первый взгляд, кажется проходным. В 1243 г. отец выдающегося князя-полководца, Ярослав Всеволодович стал первым русским князем, получившим от Батыя ярлык на великое княжение. Лаврентьевская летопись сообщает об этом событии крайне лапидарно: