Смысловую нагрузку, видимо, несет и расширение датировки взятия Татарами
Владимира. Если в Новгородской первой летописи указано, что это произошло в пяток преже мясопутсные недели[332], то в Лаврентьевской летописи указана несколько иная дата: в неделю мясопустную[333]. А. Ю. Бородихин, заметивший этот нюанс, истолковал его следующим образом: поскольку мясопустная неделя в православной традиции называется еще и неделей о Страшном Суде, можно полагатьнеслучайным стремление составителя Лавр, соединить в сознании читателей эти два события: Страшный Суд и…наказание Божие земле Русской нашествием татар[334]
.Принципиально новым моментом, введенным составителем Лаврентьевской летописи в Повесть о Батыевом нашествии, является конфессиональный мотив борьбы против Татар
. Так, при штурме Москвы за правоверную хрестьянскую веру погибает воевода Филипп Нянка[335], за нее же собираются постоять и оставленные во Владимире князья Всеволод и Мстислав; великий князь Юрий Всеволодович, узнав о захвате Владимира и гибели своих родственников, горюет правовернеи вере хрестьяньстьеи; схваченного в плен ростовского князя Василька Константиновича проклятии безбожнии Татарове пытаются отвести от христианской веры и т. п. По наблюдению В. Н. Рудакова,появление…антиправославия как одной из характеристик…безбожных следует относить к элементам более позднего восприятия монголо-татар: вероятно, приписываемое татарам…антиправославие явилось результатом размышлений не столько современника описываемых событий, сколько его ближайшего потомка составителя повести, дошедшей в составе Лавр[336]
Своеобразным продолжением этого мотива служит мысль составителя Лаврентьевского варианта Повести о том, что Татары
должны ответить перед Богом за совершенные преступления и подвергнуться вечным мукам. По словам В. Н. Рудакова,это, несомненно, новый аспект восприятия татар: под пером составителя Лавр, они из пассивного орудия Господнего гнева превращаются в субъектов, не только наделенных личными негативными качествами, но несущими ответственность перед Богом за совершенные злодейства[337]
.Как видим, наряду с уже хорошо знакомыми нам мотивами наказания за прегрешения, Божиего попустительства поганым и т. п. в Лаврентьевской летописи рассказ о нашествии приобретает новые черты. Трагическая картина завоевания Руси монголами, написанная древнерусскими книжниками, обретает завершенность и досказанность. Именно здесь, в Лаврентьевской летописи, появляются новые тексты, многое объясняющие в логике поведения наших предков.
Так, сразу после рассказа о взятии Владимира следуют рассуждения, которые я намеренно выпустил в большой цитате. Это, с одной стороны, позволило несколько сократить ее, а с другой уделить данному фрагменту особое внимание, которого он заслуживает:
«…И бе видети страх и трепет, яко на хрестьяньске род страх и колебанье, и беда оупространися — согрешихом кознимы есмы яко же ны видетие бедно пребывающе. И се нам сущюю радость скорбь, да и не хотяще всяк в будущии век обрящем милость: душа бо зде казнима всяко, в будущии суд милость обрящет, и лгыню от мукы. О, неиздреченьному Ти человеколюбью! И тако подобает благому Владыци казати. И се бо, и аз грешныи много и часто Бога прогневаю и часто согрешаю по все дьни»[338]
.В этих словах целая программа отношения к происходящему. Ответ на вопрос, можно ли сопротивляться ордынцам, которые, сами того не ведая, являются орудием Божиего гнева, составитель Повести решает вполне однозначно: противодействие такое греховно и обречено на поражение. Лучший выход в этой ситуации принять мученическую смерть и, тем самым, обеспечить себе вечное спасение.
То, что это не было простой декларацией, становится ясно, когда читаешь, скажем, описание смерти Михаила Черниговского, составленное не летописцем (лицом в нашем случае заинтересованным), а очевидцем папским легатом Плано Карпини. Особый интерес представляют слова, которые, если верить минориту, произнес один из… воинов, который стоял тут же (имеется в виду, судя по всему, боярин Федор, упоминаемый русскими летописями):