Русский ад. Книга вторая

Игорь Ростиславович улыбнулся — он смотрел на Якубовского с такой теплотой, будто они были знакомы всю жизнь.

— Люди очень внушаемы, мой друг! Только что в Венеции, на биеннале, один из итальянцев… очень известный мастер… предложил публике оригинальную инсталляцию: 102 маленькие баночки с кусочками собственного дерьма. В каждой баночке — по 50 грамм. И автограф мастера: мое, мол, дерьмо. Цена сходная: 35 000 долларов баночка.

Якубовский обомлел.

— Прям… говно?

— Точно так.

— Купили?

— Мигом! За несколько минут.

«Вот это бизнес, — задумался Якубовский. — Посрал — и три миллиона в кармане… почти четыре!»

Считал Якубовский мгновенно. Его восторгу не было предела.

— Так товарищ один, коль такая пьянка пошла, взял трехлитровую банку, нагадил в нее от души и там же, на биеннале, решил все это хозяйство продать. Дешево, за 500 долларов.

От нетерпения Якубовский аж привстал в кресле:

— Продал?

— Нет, на него надели наручники! Тщетно доказывал парень, что его дерьмо — лучшее. Во-первых, оно свежее, утреннее, во-вторых, значительно дешевле, чем дерьмо мастера, в-третьих, его много и оно — в собственном соку…

— И че… прям… в тюрьму?

— Приговорили к штрафу. Расстроился парень. Нет у него имени. Говно есть, а имени — нет.

Теперь скажите, Саша: зачем человеку такой рынок?

— Такой — точно не нужен! — уверенно сказал Якубовский.

«Интересно, — подумал он. — Если свои баночки Пугачева выставит? Или Кобзон? Они продадутся? Может, попробовать?»

В Болшево, на привокзальной площади, работал старик-инвалид: чистил ботинки и сапоги. Каждый день старик приходил на работу в одной и той же гимнастерке — всегда отутюженной, нарядной, сам, наверное, стирал с вечера, чтобы быть утром при полном параде.

Свои ордена старик надевал раз в году, 9 Мая: солдатский Георгий за Первую мировую, а за 41-й — медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды: под Солнечногорском, недалеко от Болшева, он здорово подорвался на мине-ловушке.

По выходным к старику выстаивалась очередь, потому что Яков Силыч, так его звали, не принимал милостыню и весь город, словно сговорившись, чистился только у него, чтобы старик мог хоть чуть-чуть заработать.

Как-то раз, под Новый год, Якубовский притащил старику бутылку коньяка. Димке было лет 12, не больше, бутылку он украл, естественно, у мамы, в серванте, мама не заметила, а Стае, маленький брат, не выдал. Старик усадил Димку рядом с собой, открыл коньяк, сделал несколько глотков из горлышка и предложил: «давай, лада моя, споем!»

Пели они тихо, вполголоса, голова к голове. Димка знал много военных песен и был очень горд: поблагодарил старика за войну. А еще Дима хорошо знал свою маму: она ругаться не будет, коньяк все равно никто не пьет, отец-то умер, а старику сейчас тепло и приятно…

— Люди, приученные рынком к обману, когда-нибудь, Саша, сами обманут этот рынок, — уверенно сказал Игорь Ростиславович. — Сегодняшние цены на жилье в Париже, Нью-Йорке (да и везде по миру] таковы, что честный человек, друг мой, как бы с «нуля» начиная свою жизнь, квартиру в столице ни за что не купит.

Миллионы людей берут в банках кредиты, но отдать их не могут. Кредиты, Саша, это как секс для неокрепших тел и душ. Сначала — удовольствие, потом расплата. Но если люди берут и не отдают, значит, банки тоже повалятся, верно? Когда вы, Саша, спорите с дебилом, вы незаметно опускаетесь на его уровень, а это очень опасно, ибо дебил тут же задавит вас своим опытом.

— Может, водички? — перебил его Якубовский. — Или чай?

Старик растерялся.

— А это возможно?..

— В «бизнес-классе» все возможно, — важничал Якубовский. Он вдруг подумал, что вот если такой бы старик встретился ему два-три года назад, он бы построил свой бизнес совсем по-другому. Без Дунаева, Баранникова и Степанкова; у Баранникова — свиной глаз, всегда «сверлит по месту», как говорится, Баранникову комфортно, если вокруг него — одни подонки[37].

— Рухнули банки, — продолжал старик, — рухнул рынок жилья, рухнули магазины, жившие на кредитах… потом кто-то еще рухнет… и на земле, Саша, начнется такой кризис, которого еще не знала мировая история, ибо это и не кризис вовсе, а гибель рынка как модели экономики.

— Так что? Чайку? — зевнул Якубовский.

Он уже порядком устал.

— А билетик в этот отсек… он чуть дороже. — Да? — не унимался старик.

— Тыщи на две, я думаю.

— Скажите, Саша: если два кресла в самолете отличаются друг от друга на стоимость «Жигулей»… это не жульничество?..

Якубовский не принимал саму постановку вопроса:

— В свинарнике сидеть лучше, что ли? А?!

— «Боинг», Сашенька, все-таки мало похож на свинарник. Но гигантская разница между тремя классами в одной и том же самолете — это чистой воды жульничество, просто к нему все давно привыкли, и оно стало незаметным.

— Комфорт продлевает жизнь!

— Но ведь вы, дорогой, — мягко возразил старик, — летите не в первом классе, ибо подсознательно тоже не хотите, чтобы вас наказали обманом.

Якубовский задумался:

— Я не лох, — согласился он.

Подошла стюардесса, улыбнулась не улыбаясь.