Русский ад. Книга вторая

И вот спустя три года Караулов снова говорит о Якубовском.

— Смешной парень, Андрей! Твой друг, я помню…

— Он сейчас в Москве, Гейдар Алиевич. Хочет Ельцину помочь.

— Да?

— А когда поможет, у него сразу начнутся проблемы. «Мавр сделал свое дело, мавр может умереть…»

Алиев удивился:

— Зачем тогда приезжать, Андрей?

— А в Канаде Якубовский повесится.

— Надо же… Знаешь, Андрей… а мне кажется, я никогда не умру. Не может так быть, чтобы я умер, слушай… Чем же тогда я от всех отличаюсь?

— Я б, Гейдар Алиевич, Димку в Азербайджане спрятал, — тараторил Караулов. — Если, конечно, потребуется…

— А он что, о многом знает?

— Да. Про Руцкого особенно.

Алиев согласился:

— Ты хорошо чувствуешь Ельцина, Андрей… Ладно, пойдем, пойдем в сад… там и договорим…

Еще чуть-чуть, и на глаза Караулову навернулись бы слезы. Как хорошо, что есть люди рядом с ним, которые никогда, вот просто никогда-никогда тебя не предадут…

84

Ночь была такая черная и такая унылая, что рассвет еле-еле пробился сквозь тучи. Назначить явку на семь утра! И где? В Химках, у черта на рогах? Настоящий мужчина в семь утра — всегда в постели, счастлив тот, кто не встает по будильнику, утренний секс мало похож на вечерний, другие ощущения, Альке по утрам нравилось больше.

Может, господину чекисту спать не с кем, а?

С женой осточертело, с любовницей опасно?

Пятиэтажная хрущевка, обычный жилой дом, куда уже несколько раз приезжала Алька, была такая хилая, что могла развалиться на подъезды в любую минуту. В стране, где добыча нефти на человека по году — четыре тонны, можно, черт возьми, нормальные квартиры построить? Нефть в обмен на квартиры?

В России все подъезды — вонючие, все как один, кроме Арбата и Тверской, впрочем, на Арбате и на Тверской они тоже вонючие, особенно сейчас, в 92-м, — плесень и моча, запах бедности.

Стараясь не дышать, Алька пулей взлетала на верхний этаж, но чекист Лев Николаевич, мужчина сдержанный, строгий (он так и представился: Лев Николаевич, фамилию не назвал, еврей, наверное, евреи не уважают свои фамилии), — Лев Николаевич встречал Альку не в дверях, а у окна. Боялся, похоже, что она кого-нибудь приведет за собой: у таких дурех, как Алька, всегда есть охота «хвастануть» перед подругами!

И не перед подругами — тоже.

Альке захотелось — вдруг — возвыситься над всеми сразу. Резко и высоко.

Вообще над всеми.

Черта злопамятных людей: канкан на могилах своих обидчиков.

Это желание (или потребность?) стать — вдруг — «крутой», перекосило Альку в одну сторону. Ей так этого хотелось, что она в самом деле поверила — она крутая. И все ее хорошие качества сразу куда-то делись: ноги сами несли сейчас Альку в Химки, в эту квартиру на верхнем этаже; семь утра, — а она ни разу не опоздала.

Квартира была совершенно пустой: стол, лампа и два черных стула. Лев Николаевич сразу, на первом же свидании, протянул Альке листок бумаги:

— Подпишите.

— Брачный контракт?

— Именно так. Контракт.

Алька пыталась отшутиться:

— Замуж мне пока рано.

— Мы уже поженились, — сообщил Лев Николаевич. — Несмотря на тяжелую разницу в возрасте.

И Алька (куда денешься!) подписала документ «государственной важности» — о неразглашении.

Ева говорит, что в Москве, в центре, есть квартиры, которые чекисты превратили в дворцы. Верхний этаж жилого дома, дверь как дверь, обита дерматином, но эта квартира проходит через весь дом: зайти в нее можно слева, через крайний подъезд, а выйти справа, с противоположной стороны.

Для конспирации.

Это у них, чекистов, больное место: конспирация. Сдвинуты на тайне: психологическое переусложнение не по существу. А еще чекисты наполнены собственной значимостью. Каждый из них себя чуть-чуть придумал. Себя и свое значение. — Нет, до дворцов, получается, Алька не доросла: здесь, в Химках, на улице Пионерской, ее ждал не дворец, ее ждала тюремная камера.

Или так нужно? Еще в квартире было ужасно холодно. Алька сидела в накинутой на плечи дубленке, Лев Николаевич не возражал. Внимательный человек, осторожный: Альке все интересно, она слушала строгого, опытного чекиста, как ребенок слушает взрослого, открыв рот, но Алька слишком наивна, «медовая ловушка» — вряд ли получится, разведка вообще не ее дело, она не умеет расставлять капканы, для этого надо быть сукой, законченной сукой. И проституция, кстати, тоже не ее дело, в какой-то момент Алька просто перепутала секс с любовью, и секс оказался смыслом ее существования…

Поначалу Льву Николаевичу было скучно с Алькой, но ее чертячья улыбка сделала свое дело: прежде Лев Николаевич никогда не работал с проститутками, так что кокетство девушки его задевало.

Алька волновалась.

— Что я буду делать? — это был ее первый вопрос.

Лев Николаевич усмехнулся:

— Искать предателей. Выявлять.

— А что их искать-то?.. — оторопела Алька. — Сейчас все люди — сволочи.

— Не все, — улыбнулся Лев Николаевич. — Разве твоя мама, твой отец, твои бабушка и дедушка сволочи?

— У меня нет дедушки, бабушки и отца, — отрезала Алька. — Остальные — сволочи… А мужики сейчас — как фальшивые монеты. Особенно те, лег под Ельцина: чем больше фальши, притворства, тем он удачнее!