Русский ад. Книга вторая

Да, людям в 90-е было дано право на бесчестие. Были осмеяны все основополагающие ценности. Плюс, конечно, комсомольская номенклатура. Борис Ельцин у Караулова — на редкость неоднозначная фигура. Страшная, но вместе с тем колоритная. Это особое явление — Ельцин. И умницей его никак не назовешь. Но так все далеко зашло во времена застоя, что даже малая крупица харизмы, которая оказалась в Ельцине, этой крупицы оказалось достаточно для того, чтобы опрокинуть одряхлевшую систему, привлечь на свою сторону значительную часть интеллигенции, по своей сути — порядочной, и возглавить страну в это страшное время.

Интеллигенция столько времени держала фигу в кармане, ненавидя социализм… — и вдруг официально позволили этот социализм ругать! За это право многие, даже очень умные люди, закрыли глаза на все остальное. В том числе — на гигантское, невиданное в мировой истории, воровство: Караулов убедительно, на конкретных фактах показывает масштабы этого воровства, его особая боль — гибель лучших заводов России, целых отраслей — настоящий «русский ад», ведь нигде в мире не было ничего подобного…

Очень страшен Бурбулис. Всегда в революции есть такие мутные типы. Зато Чубайс у Караулова — фигура инфернальная. У этого человека мировоззренческая подкладка. Глупая, прозападная, но упертая. Вот допустим: то, что он неоднократно говорил о своей ненависти к Достоевскому. Он ненавидит русскую сущность. Тогда как Бурбулис к России просто равнодушен.

Русский человек застенчив, он не ищет власти, не ищет денег. Мы знаем это по сонму великомучеников, да просто… по всей русской цивилизации, от Рублева до Пушкина, Достоевского, а в наши дни — Солженицына и писателей-деревенщиков. Это все Чубайсу ненавистно. Чубайс — псевдопрагматик, который считает, что в мире все строится на корысти.

Любая революция — это прежде всего социальная и психологическая одержимость. Консерватизм пытается одернуть хищную цивилизацию и повернуть ее к вечным ценностям. Консерватизм не выгоден рынку и тем, кто строит свою карьеру и накапливает состояния, опираясь на принципы имморальности. Консерватизм призывает к сбережению моральных ценностей. А тут еще сошлись две составляющие: идеологическая, построенная на псевдоидеалах Запада, в данном случае нелепых и неуместных, и криминальная, с олигархическим переделом. Все это опустило российские народы в полную нищету, кажется, дальше всех мыслил в те годы Солженицын. Если перечитать его публицистические труды того времени, начиная от «Как нам обустроить Россию» и до «Россия в обвале», — видно, насколько проницательно смотрел он на тогдашнюю русскую ситуацию. Местное самоуправление, малое производство, чтобы каждый добросовестный россиянин понял свою нужность и важность, но при этом — при крепком и самоотверженном государственном управлении. Недаром он так любил столыпинские слова, ставшие сегодня крылатыми: «Вам нужнее великие потрясения, нам нужна великая Россия».

Интеллигенции в классическом смысле слова, кажется, больше нет. Когда Анжея Вайду спросили, почему он после 91-го года стал снимать в два раза меньше, чем во времена социалистической Польши, он ответил, что снимал для интеллигенции, а теперь интеллигенции нет.

А где она? Куда делась? Вайда: «А я не знаю, может быть, занимается в тренажерных залах, может быть, отдыхает на Мальдивах».

Авторы «Вех» стремились совместить открытость свободе и миру с пониманием важности традиционных для России начал. Это в сущности пушкинское мировоззрение, которое в XIX веке определил как либеральный консерватизм. Нынешняя русская интеллигенция забывает о Пушкине. А настоящий интеллигент, помимо своей конкретной работы (преподаватель университета или доктор), живет еще высшими запросами: что такое человек, что такое чувство родины? Это те вопросы, которые волновали авторов альманаха «Вехи». Последний раз аналогичную попытку предпринял Солженицын и группа авторов в начале 70-х годов, выпустив сборник «Из-под глыб». Сейчас ничто подобное, видимо, невозможно, потому что культурные, мировоззренчески значимые люди оказались обессилены накатом «желтого колеса».

Но вот за счет чего, при таких мощных реформенных подвижках и непривычной и безответственной свободе слова, чаще всего продажной, непрогибаемо держались бы скрепы государственной власти? Думается, твердого ответа на этот вопрос не было и у Солженицына… Но во всяком случае, несмотря на то, что у Караулова к Солженицыну весьма неоднозначное отношение, так же как и великий писатель, он (а Караулов бестрепетно выводит себя как одного из главных персонажей своего повествования) солидарен с Солженицыным в том, что у государственного руля должны стоять бескорыстные прагматики, а не утописты вроде Гайдара, о котором Солженицын метко заметил: «Его прочат чуть ли не в гении, а он даже жизни не знает».