Русский ад. Книга вторая

«Разработчик» — это профессия. Цель — выбить из заключенных те «чистосердечные» признания, без которых все следственные действия летят в тартарары. Если у следователя были хорошие «показатели», он быстро поднимался по служебной лестнице. Получал ордена, премии, но главное — ему и его семье выделялись бесплатные путевки на курорты, которые ценились сейчас как государственные награды.

В каждом изоляторе были собственные «бей бригады». «Рукопомойничали» сами заключенные: убийцы и бандиты, поступившие [после ареста) на негласную службу к тюремщикам. По приказу следователя «разработчики» либо вбивали в зэков «их» показания, либо — выбивали их, не стесняясь крови и мук этих людей.

Получив «приветственный удар», новичок тут же «придушался» полотенцем. Затем зэки закидывали его на верхний «ярус» шконки, связывали по рукам-ногам и безжалостно насиловали.

В тюрьмах насиловали всех, даже стариков. (Они не люди, что ли?)

Позже, через день-другой, новичку конкретно объяснят, какие показания (и на кого) нужны следствию. Если заключенный тупит, «бей-игры» продолжаются с новой силой. Новичка снова душат полотенцем (иногда натягивают ему на голову целлофановый пакет). В тот момент, когда человек сломлен происходит самая главная пытка — током.

Один оголенный проводок вставляется заключенному в ухо, другой — в «змеевы орехи», то есть — в гениталии.

Проводки всаживаются в розетку, и зэк получает 220 вольт.

Кручиной моря не переедешь! Слабые умирают, хотя такой финал, смерть, в СИЗО не приветствуется. — Что делать, в любой работе существует брак. В медицинском заключении нет, разумеется, самых главных слов: смерть наступила в результате пыток, среди врачей и надзирающих прокуроров нет самоубийц.

Пишут что-то другое — острая сердечная недостаточность, инфаркт, инсульт… — диагнозы разные, обычно — традиционные.

А кто узнает, что они «левые»? Как?

Егорка упал не сразу, он еще с минуту, наверное, стоял на ногах, пытаясь сообразить, что с ним сейчас происходит: крови нет, раны нет и сознания-тоже нет, уходит куда-то, плывет…

Народ здесь, в тюрьме, окаменелый.

— Васька, подымь задрота, — посоветовал кто-то, — и подальше забрось его на вату, не то он говном весь дом провоняет…

Вата — это грязные матрасы, раскиданные по шконкам.

— А ковырялочку устроим? — предложил Васька. — Как, Джамиль?

— Успеем еще… — вяло откликнулся Джамиль. В камере он был главным. — Куда гонишь?

— А если с душой, но прямо с-ча?.. — не отступал Васька.

— Обабить хошь?

— Ис-шо как хоч-чу…

— Так и будет тебе пара неприятностей!

— Да?

— А то…

Егорка слышал все, о чем говорят эти люди, но он плохо понимал, о чем идет разговор.

Со шконки юркнул на пол молодой, крепко сбитый парень, чем-то похожий на артиста Высоцкого. А рядом с Егоркой стоял здоровенный битюг с фиксой, от которого потом несло, как от лошади после скачек.

— Поддай-ка, Кривой!

Запахов здесь, в камере уже никто, похоже, не чувствовал: зэки хорошо привонялись друг к другу. Вдвоем с битюгом они небрежно подняли Егорку и забросили его на нары; с размаха он так ударился о стенку, что опять чуть было не свалился вниз.

— А вот и здрасьте! — присвистнул Васька. — Глянь, Кривой! Какая у одичалого… шоколадница…

Васька хоть и молод, но он — опытный карманник. Этот малый лучше всех знал, как здесь, в камере, надо мастырить, чтобы мигом оказаться в тюремной больнице: симулировать заболевание. Если, например, во время прогулки долго мять комочек снега, потом посыпать его солью и приложить к голому телу, на коже сразу проступят два-три сине-бурых пятна. И — к доктору: я умираю! Страшные язвы, подозрение на проказу…

По инструкции Егорку полагалось бы отправить в карантин, но карантин в Бутырке всегда переполнен. В карантине люди спали по б часов, в четыре смены, кто-то умудрялся спать стоя, спиной прислонившись к стене.

Васька не отходил от старшего.

— Я скучаю, Джамиль! Ну, обмозгуй же эту мурку! И выдай об-честву справедливый приговор: пусть фарт мне выйдет…

Зэки одобрительно загудели.

— Говорю же: рано пока… — отмахивался Джамиль

— Очань уж хотца! — настаивал Васька. — Мой батончик просит… прям! И весь беленькой переполнен.

— Так ты его не лапуй, соплянос — посоветовал кто-то. — С дрочки слезь и не гони! Девственность, бердач, это тот товар… который никогда не портитси…

Дикость, конечно: здесь, в камере, вроде бы все говорят по-русски, но язык — совершенно дикий, не русский, одно слово — тюремный.

— А аппетит? — не унимался Васька. — Я ж товарищ с аппетитом.

— Или свинья, дуря?

Васька не спорил, он был опытный зэк.

— Свинья, конечно. Но с аппетитом!

Зэки засмеялись. Сейчас смеялась уже вся камера, а битюг с фиксой крикнул:

— Противогондонный пидор, вот ты кто…

— Спермоторея у меня, ясно, — жаловался Васька. — Эх, жизнь наша бесова… Нас еб…т, а нам некова…

И он руками отбил на груди чечетку.

— Не колоти по сердцу, дуря… — посоветовал Кривой. — Не натужь органы… внутренние…

В камере стоял густой табачный дым, поэтому лиц было совсем не видно. Стекол за решетками не было, выбиты, но дым стоял коромыслом и почему-то не уходил.

Кривой тупо следил за Егоркой: