Русский адмирал Пол Джонс

После сражения Пол Джонс приготовил для Екатерины реляцию. Один экземпляр он послал Мордвинову, а второй — Потёмкину. Но ещё раньше свой рапорт передал Нассау-Зиген, уже успевший оклеветать Джонса перед князем. В своём отчёте принц Карл приписал победу над турками себе, даже не упомянув Пола. Князь Потёмкин принял рапорт Нассау-Зигена, а отчёт Джонса велел уничтожить, второй же экземпляр переделать. Но гордый и независимый Джонс отказался это сделать, тогда Потёмкин распорядился уничтожить оба экземпляра рапорта Джонса. В Петербург императрице была выслана реляция принца Карла Нассау-Зигена. После этой серьёзной размолвки Григорий Потёмкин невзлюбил строптивого Джонса. Эта несправедливая, но официальная оценка действий Пола и дошла до слуха Суворова.

Горячий и беспокойный Джонс не остановился на этом. Будучи в Херсоне, он встретился с обер-камергером польского короля французом Литльпажем и попросил его передать свой рапорт царице. Литльпаж посоветовал Джонсу не портить окончательно отношения с всесильным князем Потёмкиным, но в ответ услышал:

— Дело не в Потёмкине, а в Нассау-Зигене. Я претерпел от него столько, сколько не выдержал бы ни от одного человека в здравом разуме. Пора положить этому конец. У него нет ни чести, ни правдивости, ни способности. Сейчас он вас целует, а через минуту готов зарезать. Хуже всего, что он даже не имеет храбрости, которая часто заменяет все доблести. Он же просто подлый трус.

Получив от принца Нассау копию его реляции о победе 18 июня, Суворов с присущей ему откровенностью и иронией написал в ответ:

«Ваша реляция не дает о Вас ни малейшего представления, это сухая записка без точности, большинство лиц изображены без жизни... Россия никогда еще не выигрывала такого боя. Вы — ее слава!.. Начать надо было так: «отдав приказания, я двинулся вперед, заря занялась, я бросился в атаку...», в середине поставить: «их лучшие корабли преданы огню, густой дым восходит к небесам...», а в конце: «Лиман свободен, берега вне опасности, остатки неприятельских судов окружены моей гребной флотилией». Довольно, принц, Вы великий человек, но плохой художник. Не сердитесь».

Узнав о недостойном поведении принца Нассау и его попытках приписать победу 18 июня только себе, раздражённый Суворов написал своему сердечному другу Рибасу:

«18 июня Блокфорт бой выиграл. Нассау всего-то поджег то, что уже разорили да пулями изрешетили. Я протест изъявляю, а в свидетели возьму хоть Превосходительного адмирала Поль Джонса. Я же Нассау 3 приказа послал наступать... Гребная эскадра, как бы там ни было, ни за что бы тогда неверных не настигла. Они бы до последнего своего судна спаслись за 3 часа до прихода Нассау, коего зашвырну я выше Ваших облаков в эфир бесконечный, ради славы флота, ради собственной его славы и духа сопернического...

Я русский, не стану я француза или немца оскорблять. Злословить можно...

Разбранили меня также в газете. Нет, лавры 18 июня — мои, а Нассау только фитиль поджег, а скажу и более — неблагодарный он!

...Когда останусь жив, буду я у Князя. Я русский, не потерплю, чтоб меня теснили эти господа».

Вскоре между адмиралами снова начались склоки. Нассау удалось окончательно настроить Потёмкина против Джонса, который не хотел признавать дисциплины. Пол поссорился со всеми, писал жалобы в Петербург и яростно ругал всех в своём журнале⁴. И хотя Карл Нассауский плёл интриги против него и клеветал на Джонса Потёмкину, но он довольно точно описал Пола Джонса: «Как корсар он был знаменит, а во главе эскадры он не на своем месте». Это была, действительно, «помесь волка с джентльменом»: Джонс во многих случаях, особенно с женщинами, вёл себя как джентльмен, но в порыве гнева был свиреп, как матёрый волк. Его необузданное честолюбие, нежелание подчиняться кому бы то ни было, безумная храбрость напоминали характер и поступки одинокого волка.

Пол любил театральность. Чего стоит «вояж» контр-адмирала ночью на лодке к турецким судам? Этот показной жест, типичный для пирата, был недостойным адмирала, который должен командовать эскадрой в сражении, а не бессмысленно рисковать в одиночку.

На своём судне, да и во время боя, Пол одевал богатый кафтан, расшитый золотом, пальцы его украшали дорогие перстни, а голову — шотландский колпак, охваченный золотым лавровым обручем, воздетым на его голову французским королём. Даже друг Пола Суворов не любил эту черту его характера и часто в переписке называл Джонса «французским кавалером» или «Доном Жуаном».

Оставшись фактически не у дел, Джонс строчил свой журнал. Из всего русского языка он усвоил только площадную брань, поэтому его журнал пересыпан русскими ругательствами, и даже после смерти Пола долго не публиковался. В перерывах между боями этот неугомонный человек разрабатывал чертежи корабля нового типа или вынашивал планы завоевания Индии Россией с помощью флота и с его главным участием.