Русский Бог (СИ)

-  А Пушкин? А Чаадаев? Пушкин был в деревне, Чаадаев – В Англии. Будучи революционерам, они остались на свободе, отсутствуя на Сенатской площади 14 декабря.

Декабристы захохотали.

- Никита Муравьёв, автор нашей Конституции, тоже прятался в деревне 14 декабря, - съязвил Оболенский. – а где был диктатор Трубецкой. Вообще история умалчивает. Если бы на площадь пришли руководители, если б мы не бегали по четыре часа по городу в поисках диктатора Трубецкого, а захватили Зимний, Петропавловку, арестовали царскую семью, силы были, выступление не закончилось бы столь плачевно. Были бы сохранены жизни пятерых посвящённых, и мы тут собравшиеся, руководили бы новой Россией, а не умирали бы медленной смертью от туберкулёза на каторге. – Оболенский закашлялся.

          Товарищи смотрели на Трубецкого. Несмотря на тусклый свет лучины, видно было, что он залился краской стыда. Давно ему не напоминали о содеянном, но боль предательства он нёс в сердце всю жизнь.

- Но Пушкин – великий русский поэт, Чаадаев – философ…- пытался продолжить Моршаков.

- Трепачи, - проворчал Якубович. – Поэты и философы – болтуны. Он не способны к действию.

- Но как же?! – в волнении приподнялся Моршаков.- Пушкин Чаадаеву:

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвяти

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдёт она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена…

- Вы крестьянин? – перебил Моршакова князь Оболенский.

- Да конечно, - смутился несмываемым оскорблением Моршаков.

- да вы довольно образованны для крестьянина. Не всякий крепостной стихи знает, - опять съязвил князь Оболенский.

- Покойный барин любил читать. Я запомнил, - бросил шпильку в ответ Моршаков.

- А кто был ваш барин?

- офицер Сухинов Иван Иванович, сам тоже из крестьян, получил дворянство за храбрость в войне 1812 года. Он меня и купил.

- где же он сейчас?

- Сухинов Иван Иванович, если вы не знаете господа, офицер бунтовавшего  в вашу поддержку Черниговского полка, сосланный вместе со своими солдатами на каторгу в Горный Зерентуй. Два дня назад Иван Иванович вместе со мной и другими товарищами был расстрелян за попытку восстания. Мне удалось спастись, а Иван Иванович мёртв, - на глаза Моршакова навернулись слёзы.- Офицер Сухинов не хотел жить в неволе, господа…

          Замолчав, декабристы приподнялись. Трещала лучина, бросая косой неяркий свет на их суровые спрятанные за щетину лица.

                                               *  *  *

          На следующее утро, когда запорошенные пургой ряды каторжан стояли на утренней поверке, и жандармский унтер, проводя перекличку, назвал фамилию Трубецкого, вместо него откликнулся из второго ряда другой человек, тоже высокого роста, и тоже с худым лицом под бородой и усами. Откликнулся человек негромко, слабея от ран.

          В тот же день ближе к вечеру, охрана выпустила из лагеря сани княгини Трубецкой. Оставаясь с мужем навечно на каторге, она отослала в Петербург дорогую карету с кучером Лаврушкой в лихо заломленной набекрень ушанке. Особой горечи расставания с барыней о не чувствовал. На облучке качался вместительный сундук, по-видимому, с ненужными в Сибири для барыни французскими нарядами. Задыхаясь в сундуке, спрятанный Трубецкой вспомнил последние горячие слёзы и объятия Катишь. Увидятся ли они вновь? Под тулупом Трубецкой хранил найденный в кладе золотой кинжал.

                                                     *  *  *