Русский Бог (СИ)

- Натали, поздравь меня! Государь пожаловал меня камер-юнкером. Поэт Пушкин -   камер-юнкер! Камер-юнкер, как звучит! Почти как фельдмаршал или обер-лакей.

         Человек со звонким голосом растворил последнюю дверь. перед Трубецким явился известный поэт Пушкин. На маленьких стопах его были лакированные полусапоги, кривые ноги обтягивали белые лосины. Из-под расстёгнутого плаща виднелся зелёного крепа  с чёрным бархатным воротником и золотыми пуговицами мундир камер-юнкера, обтягивавший круглую грудь.

- А вот и мундир! Он уже на мне. Полюбуйся. Государь заставил надеть его прямо во дворце, заранее указав портному сшить по моим меркам.

          Скинув плащ, отбросив цилиндр, Пушкин демонстрировал мундир.

- Джокер! Настоящий карточный джокер!

          Открытое лицо поэта казалось ужасным. Негроидные черты, пусть в четвёртом поколении, слишком явственно проступали в нём. Сплющенный нос, широкие скулы, темно-карие глаза навыкате, низкий лоб, короткая шея, пышная кучерявая шевелюра, шоколадный цвет кожи.  Маленький рост делал его похожим на обезьянку. Увидев Трубецкого, поэт Пушкин замолчал на пару секунд, остановившись в дверях, но потом продолжал говорить обращаясь к Натали так, словно Трубецкой был гостем жены, к которому он не желала иметь никакого отношения, показывая внешне, что мужчина принятый женой в его отсутствие имел для него то же самое значение, что пианино в углу.  Будучи близко мало знакомым с Трубецким, считая что тот в Сибири, Пушкин не мог заподозрить, какая известная фигура находится рядом с ним. Возможно, внешние живые люди имели небольшое значение для его мироощущения.

- Теперь, N. N., я камер-юнкер, как ты  хотела. И ты можешь ещё чаще бывать во дворцах и танцевать на балах, отбивая такт ножкой: ля, ля, ля.

- Я очень рада, муж мой Саша, - с трудом скрывая радость от получения супругом чина, проговорила Натали. Она подошла к Пушкину и, искоса бросив кокетливый взгляд на Трубецкого, обвив шею мужа руками, поцеловала его в губы. – У нас гости, Саша.

- Вижу, вижу, - отвечал поцелуем на поцелуй жены  Пушкин. Гости едят кости. Гм. Весьма банальная рифма. Не находите ли господин…?

- Дантес. Жорж Шарль Дантес, - поклонился Трубецкой.

- А-а, француз! Как там, «худой французик из Бордо?.. Я поэт Пушкин. Книжки пишу. Вы книжки, господин Дантес, читаете?

- К стыду своему, очень редко. Не хватает времени.

- Машенька! Сашенька! – Пушкин стремительно подошёл к детским кроваткам, склонился над ними, трогательно поправил одеяльца, поцеловал горячие щёчки. – Милые мои… Как кушали?- беспокойно спросил от Натали.

- Ничего. Хорошо, - заботливо отвечала Натали. – Саша немного капризничал. Я его укачала.

- Значит, времени книжки читать не хватает? – быстро возвратился Пушкин уже к Трубецкому. – ну тогда мой труд для вас бесполезен. Практическим людям не нужна поэзия. Впрочем. Им и проза не нужна. Им нужны деньги, женщины, слава, кареты. Дома, скорый оборот капитала, а потом – гроб с музыкой.  Скорей пойдёмте-ка со мной! -  Пушкин говорил так быстро, что Трубецкой едва успевал усвоить, переварить сказанное.

          Оставив грустно вздохнувшую Натали, Пушкин провёл Трубецкого через две комнаты в свой кабинет, помимо камина, там стояли стол, два стула, бюро, диван, полки с книгами до потолка. Над диваном на персидском ковре висели две шпаги. Пушкин быстро подвёл Трубецкого к ковру, буквально сорвал с него шпаги и протянул их Трубецкому.

- Как вы находите эти шпаги?

- Великолепны! – сказал Трубецкой. Он не льстил, шпаги действительно были хороши.  Со средней величины треугольным лезвием, стальным эфесом, витыми ручками. Как две капли воды они походили на те, что он приобрёл у еврейки в лавке Сен-Дени для поездки в Россию, но, встретившись с Геккереном и не заезжая в гостиницу, оставил в Данциге.

- У  меня такое ощущение, что я уже видел эти шпаги, если только не очень на них похожие, сделанные тем же мастером, - тихо сказал Трубецкой. Предсказание еврейки из Сен-Дени, что его судьба убить поэта Пушкина, молнией сверкнула в Глове.

- А что бы вы сказали, если б это были именно те шпаги, что вы держали в руках прежде? – настойчиво допытывался Пушкин.

- Это невозможно.. то есть возможно, но тогда это попахивало бы мистикой. Те шпаги, что я знаю, остались в гостинице в одном из немецких городов.

- А мне кажется, что это именно те самые шпаги, - загадочно улыбнувшись, сказал Пушкин.

          Трубецкой ещё раз повертел шпаги в руках. Просто поразительно, как они похожи на те, что оставлены в Данциге. Заложив руку за спину, Трубецкой попробовал сделать несколько изящных выпадов.  Одну из шпаг Пушкин удержал у себя; чуть отступив, он направил клинок на Трубецкого, наносившего удары в сторону, заложив руку за спину и, как бы шутя, скрестил свою шпагу с его. Трубецкой повернулся к Пушкину. Сначала легко, игриво, потом всё более ожесточённо они зафехтовали.

- Вы знаете, господин поэт, в принципе, холодное оружие весьма разнообразно, заговорил Трубецкой. – Я узнал это, преподавая пару лет в одной из парижских школ.

- Вы преподавали фехтование?