Русский бунт

Текст циркуляра с очевидностью показывает, что в подвластных ему губерниях (Казанской, Оренбургской, Нижегородской) Панин установил режим кровавой диктатуры. Он по своему усмотрению производил следствие, суд и расправу над пленными, отказываясь передавать в Секретные комиссии самых видных пугачевцев.

Эти масштабные, а главное, внесудебные расправы не могли не смущать официальных лиц, заинтересованных в сохранении «лакированного» имиджа империи и императрицы. «Производя дела по секретной комиссии, вверенной мне высочайшим вашего императорского величества, – доносил Потемкин, – с ужасом нахожу я, что во всех местах, где бы не попался важной или сумнительный колодник, не только сами собою приступают к расспросам, что до судебных мест принадлежит, но и допрашивают под пристрастием так, что самые важные сведения иногда вместе с преступниками погибают, а невинныя принужденно на себя возводят такие дела, которых они никогда не делывали и которые и со здравым разсудком и со обстоятельствами различаются». Например, по словам Потемкина, в результате таких методов дознания погиб от истязаний секретарь пугачевской Военной коллегии А. И. Дубровский, который был «всех умнее» и с гибелью его «тайны нужные с ним вместе погребены» [69; 25].

Но упреки Потемкина не возымели серьезных последствий. Панин по-прежнему не только грозился повесить на глаголях «за ребро» всех, «кто будет оного злодея самозванца Емельку Пугачева признавать и произносить настоящим, как он назывался» [59; 9], но и часто приводил угрозы в действие. Например, из взятых в плен при разгроме войска Пугачева в битве у Солениковой ватаги шести тысяч повстанцев было освобождено без наказания всего лишь 300 человек и 98 отосланы «к разсмотрению дел к губернаторам и в протчие места», все же остальные претерпели телесные наказания, а несколько десятков из них были казнены «по жребию». Если принять во внимание, что Панин был полновластным властителем в поволжских губерниях еще в течение семи месяцев, до начала августа 1775 года, то число репрессированных по его приговорам могло достичь двух десятков тысяч человек.

В городах, селениях и на дорогах Поволжья и Оренбургской губернии были установлены по приказу Панина виселицы с трупами повешенных повстанцев, которых запрещалось снимать и хоронить неделями и месяцами. Например, в приговоре о попе Зубареве, который был активным пугачевцем, сказано: «...и за все оные его вины, по силе государственных законов… лиша священства, казнить смертию: повесить с публичными обрядами и, не сымая с висилицы тела его, чрез две недели оставить на народное зрелище» [90; 181].

Мрачную картину жестоких репрессий карателей в этих краях дополняет рапорт саратовского воеводы М. Беляева астраханскому губернатору П. Н. Кречетникову от 31 января 1775 года с просьбой о захоронении казненных пугачевцев. «В городе Саратове, – писал он, – во многих местах известного государственного злодея и бунтовщика Пугачева его сообщники, злодеи ж, повешаны на виселицах, а протчие положены на колесы, руки и ноги их воткнуты на колья, кои и стоят почти чрез всю зиму, и, по состоянию морозов, ко опасности народной от их тел ничего доныне не состояло, а как теперь воздух стал переменен и наклоняется к теплоте чрез солнечный луч, к тому ж открываются дожди, от чего те тела могут все откроветь, и из-за того, в случае на город ветров, будет вредный дух, чем время далее, то оное умножатца будет более, почему обитатели города должны от того будут чувствовать тягость» [69; 29].

В подобных карательных жестах прослеживается традиционное стремление властей устрашить толпу видом повешенных, трупы которых долгое время оставались на виселицах. Так обычно действовали при подавлении бунтов, восстаний и крестьянских волнений. Хотя вся процедура публичной казни вообще пронизана символикой, но в данном случае речь должна идти об особом символическом ряде.

Полагаем, что режим кровавого террора, установленный Паниным, своей символикой мог напомнить современникам опричнину Ивана Грозного. Для сравнения обратимся, например, к событиям 25 июля 1570 года, когда «Москва увидела, как разыгрывается чудовищный сценарий наказания грешников». Опричники «получили приказ вбить в землю приблизительно 20 очень больших кольев; к этим кольям они привязывали поперек бревна, края которых соприкасались с обеих сторон с соседним колом... Сзади кольев палачи разводят огонь и над ними помещают висячий котел или рукомойник, наполненный водой, и она кипит там несколько часов. Напротив рукомойника они ставят также кувшин с холодной водой... Строительство помоста для котла с водой никак не оправдано логикой упомянутых казней. Котел с кипящей водой – устрашающий символ, вот в чем было его значение» [141; 363].