Русский бунт. Начало

– Пока подождем. Гляну, как с солью выйдет. Тогда и решим. По рукам?

Рычков неуверенно протянул мне руку, я сильно ударил по ней. Раздался громкий хлопок.

– Давши слово, держись, а не давши, крепись!

* * *

13 октября 1773 года, среда.

Оренбург, Российская империя.

Будят меня рано утром, еще затемно, громким стуком в дверь. После молебна в Егорьевской церкви, я наконец, добрался до хорошо истопленной бани. Исхлеставшись веничком и прогнав от себя дурные мысли позвать кого-нибудь из женского пола попарить меня (с продолжением), я сразу завалился спать. Меня даже не смутила чужая кровать, ангелочки-купидоны со стрелами на потолке. Отрубился за мгновение. А вот просыпаться оказалось очень тяжело. Несколько раз хотелось послать стучавших – царь я или не царь? Но справился, встал.

В дверях, с подсвечником в руках стоял Иван Почиталин.

– Вот будто бы, Ваня, ты и не ложился – мой помощник и правда выглядит свежо.

– А мне, Петр Федорович, много сна и не надо. Батя затемно приучил вставать.

В принципе понятно. Хоть и казаки, а крестьянское хозяйство накладывает свой отпечаток – корову подои, выгони в стадо. Она ждать, пока ты выспишься, не будет. Молоко, пока не прокисло, сбей в масло. За конем и свиньями убери, корма курицам с гусям задай…

– Что стряслось?

– Гонец до тебя, Петр Федорович. С цидулей от атамана Толкачева.

– Оставь свечи, я сейчас спущусь.

Вот еще радость на мою голову. Я принялся быстро одеваться, заодно зарядил второй пистолет – с первым я так и спал под подушкой. Нацепил саблю, проверил волосы. Насекомых вроде бы не было – баня помогла. Идея обриться на лысо все еще не покидала мою голову.

Я спустился в служебную часть дома, порадовавшись, что везде стоят посты из гвардейцев Мясникова. В приемной уже было битком. Тут стояли толстопузые купцы с цепями через брюхо, сидели мои генералы и полковники…

– Царь-батюшка! – раздался дружный возглас. Сидевшие казаки встали, и дружно с купцами поклонились. Я специально выждал немного и по живому коридору прошел к кабинету.

– Поздорову вам господа казаки и купцы! Всех приму, никого не обижу. Пока обождите, Ваня скажи губернаторским дочкам подать почтенным чаю.

Я зашел в кабинет, там уже стоял переминаясь молодой парень с заклеенным сургучем письмом в руках.

– Здрав буде, царь-батюшка! – парень тоже поклонился, отдал послание. Я сломал сургуч, быстро ознакомился с ним.

– И тебе поздорову. Погодь чуток.

Я заметил, что сброшенный портрет Екатерины все также валяется на полу. Вытащил императрицу из рамы, скатал картину в рулон. Убрал его в один из стоящих рядом шкафов. Раму оставил. Понадобится. Потом начал читать послание, написанное крупными строчными буквами. Такое ощущение, что их выводил на бумаге ребенок.

Атаман Толкачев, который сочувствовал пугачевцам, но еще пока не присоединился к восстанию, писал из Яицкого городка о том, что подполковник Симонов усиливается. Строит вокруг войсковой канцелярии «ретраншмент» – укреплённую линию с валом и рвом, рассылает по соседним поселениям вестовых, призывая не поддаваться пугачевским посулам. Силы Симонова растут – в Яицком городке уже больше 500 солдат и верных правительству казаков. Заканчивалось двумя постскриптумами. В первом Толкачев предупреждал, что от Симонова в Оренбург выехал известный казак – Афанасий Петрович Перфильев. Убеждать пугачевцев прекратить бунт и сдать властям зачинщиков. Второй постскриптум призывал меня не медлить с Симоновым. Иначе я могу получить удар в спину при осаде Оренбурга.

Атаман Толкачев не знал двух вещей. Оренбург уже взят. И Афанасий Перфильев не только дезертирует с царской службы, но и станет второй главной правой рукой Пугачева наряду с Овчинниковым. Взойдет вместе со всеми на эшафот на Красной площади.

– Сколько человек у Михаила Прокофьевича в Яицком городоке и около? – поинтересовался я у посланника.

– Да за две сотни будет – степенно ответил парень, засунув большие пальцы за кушак – Да из Гурьева також сотни две-три могут подойти.

Гурьев был самым южном форпостом Империи в казахских степях. А также местом, где в будущем добывали нефть. А вот она то мне как раз и была нужна больше всего.

– И каковы настроения казаков яицких нынче?

– Все за тебя царь-батюшка! Симонову, аспиду царскому, никто не верит. Их милость нам известна!

– Иди, с богом, отдыхай с дороги. Завтрема дам ответ.

Парень ушел, а я кинул грамотку Толкачева поверх пачки губернаторских писем. Взгляд невольно скользнул по распечатанным посланиям: