Русский человек войны

– Смешно. Куратор заплатил нам за ликвидацию того клиента пятьдесят тысяч, а в доме этого богатенького Буратино мы взяли больше шестисот, и это не считая мешка местных фантиков, которые мы, ни в чём себе не отказывая, тратили почти три месяца.

Приблизительно за год Лейла и Батыр заработали у меня по полмиллиона зелени. Безналичные активы, драгоценности и дорогостоящие безделушки не берём – их ещё реализовать надо. Я, как ты понимаешь, поднял несколько больше. Только за последнюю операцию Куратор заплатил нам восемьсот тысяч баксов, но вы от части этих денег отказались. Теперь мы вложим их в бизнес в России. С тобой или без тебя, решать тебе.

Савиничу ты платишь штуку «грина» в месяц – меньше, чем своему водителю из подручных Мартына. Всё, что Лёшка у тебя за это время заработал, это ржавый, угнанный в Нижнем Новгороде джип, а всю недвижимость ты оформляешь на своих родственников и родственников Мартына. Вот так ты обращаешься с человеком, который с тобой Пакистан прошёл, поэтому Савинича я у тебя забираю. Мне не хватает в Греции надёжных и честных доверенных людей. Тем более что Лёшка – мастер на все руки. Если он сюда вернется, то только очень богатым греческим, румынским или болгарским бизнесменом, с которым ты будешь общаться как с равным себе.

Всю территорию пионерлагеря и землю, на которой будут строиться склады, ты оформишь на Савинича, иначе моя схема будет запущена через родственников Батыра, а ты живи как знаешь.

Ты совсем берега потерял, Реваз. Понты хороши перед посторонними людьми, а со своими надо обращаться по-человечески. Ты можешь сейчас послать меня на хрен, но тогда может наступить время, когда к тебе от меня приедет человек и покажет интересное кино, сделанное в Пакистане.

– Ты мне что, грозишь?

Быстро Реваз выходит из себя. Вот что значит бухать не просыхая.

– Ты не о том думаешь, Реваз. Куратор готовит меня как ключевого резидента ЦРУ по России и бывшим союзным республикам. Сам он сюда невъездной, а контролировать сеть его агентов на местах кому-то необходимо. Все ликвидации, которые я организовывал в Греции, проводились только для того, чтобы полностью посадить меня на крючок. Меня сажать заколебёшься, но чем быстрее мы от него избавимся, тем лучше для всех нас.

Чёрт его знает, для чего меня готовит Куратор, но последняя моя фраза прибила Реваза окончательно. Не верить мне у него оснований не было. Приехал я всё же по заданию Куратора, Реваз и Мартын знали это изначально. Так что договорились о дальнейших действиях мы быстро.

Глава 19 О российской действительности и действительности вообще

– Что-о-о-о? Когда? Как это пропал? Ёб…

Я медленно сполз по стенке с трубкой в руках и застыл на полу. Ругаться я уже перестал, а в душе разливалось чёрное море пустоты. Из телефонной трубки ещё слышался голос Савинича, меня тормошила Лейла, застыл изваянием Реваз, но я не реагировал ни на что, выронив трубку и уткнувшись взглядом в затёртый паркет номера отеля.

Пришёл в себя я только через несколько минут, хотя пустота внутри меня добралась до горла. Старый паркет никуда не делся, номер отеля – тоже, Реваз уже налил мне стакан коньяка, и я даже успел его заглотить, не чувствуя вкуса. Линка тихонько разговаривала по телефону с Лёшкой. Все были живы, даже муха, бьющаяся об оконное стекло. Все были живы, кроме моей мамы и неизвестно куда пропавшего деда.

Мама умерла два года назад от рака и похоронена на Митинском кладбище на окраине Москвы. Дед через месяц продал квартиру и куда-то переехал. Как он мог продать квартиру и переехать, если он передвигался по квартире сидя в инвалидной коляске, я не понимал, а мой мозг отказывался работать.

Реваз так и стоял напротив меня со своим пузырём, и я забрал коньяк себе. Никогда не пил коньяк из горла, но сейчас как-то не обратил на это внимания. Бутылка опустела неожиданно быстро, и я поднял взгляд на непривычно тихого Реваза.

– Найди ещё. Мне надо, – достаточно внятно сказал я, и Реваз притащил сразу две бутылки неплохого армянского коньяка и ещё один стакан. Дальше я не помню.

Пришёл в себя на рассвете. Голова разваливалась на куски, а во рту была пустыня Сахара. Рядом сопела одетая Линка, уткнувшаяся носом мне в плечо, я тоже был одет, только сапоги с меня стащили. Реваз бодрствовал в кресле у окна. Увидев, что я зашевелился, он поднялся на ноги, дошёл до холодильника и открыл бутылку нарзана.

Встал я тихонько, чтобы не разбудить Линку. Выдул нарзан, дошел до туалета, умылся в ванной, потом взял вторую бутылку и пошёл на балкон, Реваз встал рядом. Вид с балкона на море был потрясающий.

Рассвет только чуть подкрасил море блёклым светом, ветра не было, и на море стоял полный штиль. Самое любимое мной время на море, что на Каспии, что в Греции, что здесь. Это не передать словами, надо почувствовать, но чувства мои умерли ещё вчера.

Я пил нарзан и молчал. Где-то глубоко внутри меня затаилась вчерашняя пустота, а самого меня ещё штормило, несмотря на отсутствие ветра.

– Так, значит… – начал Реваз негромко.