Русский человек войны

Для зрительницы всё было странно. Вот он я. Линка слышала, что я подошёл, и появился новый запах. А ничего не происходит. Вот я девочку выдрессировал! Сказал сидеть – сидит, сказал сидеть молча – сидит и не питюкает. С ними всегда так до замужества. После обычно бывает наоборот: тебе накидывают кухонный фартук на голову и кормят чёрным хлебом вместо чёрной икры.

Ладно. Хватит, а то помрёт от любопытства, и высыпал на Линку пятьдесят литров лепестков роз. Это они пахли в огромном пакете, сводя Линку с ума, – она очень любит розы. Водопад невесомых лепестков рухнул на девочку, запутавшись в волосах и окутав голые плечи и изумительную шею Лины. Море розового запаха затопило ванную комнату и, наверное, мгновенно задушило девочку – она замерла, как изваяние, кажется, даже не дыша.

Отойдя подальше, я сказал:

– Можешь спокойно снимать занавес. Они не колются. Плещись, одевайся, не пудри носик, и я тебя очень жду, – сказав это, я, еле сдерживая себя, почти бегом покинул ванную.

Лина знает, что я жутко не люблю, когда она красится и накладывает на себя штукатурку. Скрывать ей просто нечего. Красить такое лицо – это преступление. Для работы иногда это бывает необходимо, но сейчас – нет. Это сильно лишнее.

Визг из джакузи был лучшей мне наградой. Но неожиданно раздался плеск, и рядом со мной нарисовалась Линка, облепленная лепестками роз. Она была бесподобно красива. Молча взяв меня за рубашку, она встала на цыпочки, притянула к себе и поцеловала так, что у меня голова съехала набекрень.

Словом, одевались мы только через три часа, надурачившись ещё и в джакузи с лепестками роз, но мы успели проголодаться. И я точно знаю, что сегодня она кричала от удовольствия, а не как обычно. Правда, мою рубашку придётся ремонтировать или просто купить новую, так как срывали мы её настолько быстро, что некоторые пуговицы исчезли в гигантском номере, вырванные буквально с мясом.

Много позже, уже когда мы лежали поперёк кровати размером с футбольное поле, девочка, лежа головой у меня на том месте, где у обычных людей находится живот, а у меня – старинная стиральная доска, сказала мне:

– Знаешь, Джокер. Ты странный… очень странный… Я не знаю, как это сказать. Ты запретил называть себя по имени даже в постели. Ты просто Джокер. Такой же необычный, как и в колоде карт. Один. Даже со мной в кровати. Меня и Айрата ты называешь по именам, а сам остаёшься кличкой – как собака. Ласковый и очень опасный, как большой сторожевой пёс.

Сегодня Линка была необычно молчалива. За ужином мы больше молчали. Девочка смотрела на меня влажными глазами сквозь бокал с потрясающим вином и молчала. И вот её пробило.

– Ты со мной обращаешься, как с маленьким ребёнком или своей несмышленой дочкой. Возишься, учишь, делаешь подарки, но я же обыкновенная млядь. Ты сам знаешь, откуда я взялась. Мне себя такую иногда убить хочется. Это ведь несложно. Пальцем шевельнуть – и мозги на стенке, но мама с сестрёнкой останавливают. Там они пропадут, а ты их вытащишь. Я это знаю. И я их обязательно увижу. Ты не должен был о них заботиться тогда, когда мы были в Пакистане, а ты отдал последние деньги. Последние. Понимаешь? Ради посторонних людей! Так мужики себя не ведут. Ты со мной – как с королевой. В постели ты делаешь всё, чтобы мне было хорошо. Я же вижу. Такое не скроешь. И мне настолько хорошо, что…

Лина замолчала. Надо было сказать ей всё. Я и правда так думаю.

– Просто я иначе не могу. Мне нужно о тебе заботиться. Иначе я себя уважать перестану. Мне самому это очень нужно. Наверное, больше, чем тебе. Мне жутко нравится видеть, как ты радуешься простым знакам внимания, а ты… Ты мне очень нравишься. Такая, какая есть.

Когда мужчина таким словом, какое употребила ты, называет женщину, он не мужчина, а малолетний обсос, который забыл, что у него есть мама, которая зачала его тоже, как ни странно, с мужчиной. И родила его, страдая. И вырастила. И под танк за него ляжет. И последнюю кроху хлеба отдаст. И неважно, сколько ему лет, шестнадцать, тридцать или у него уже внуки, всё равно он малолетка, который не понимает, что он произносит своим поганым языком. Просто потому что у всех у них есть жены, сёстры, дочки, внучки и матери, и они всех их поганят этим словом и своими поступками, а потом удивляются, что это происходит в их семьях. И опять произносят это слово, не понимая, что всё дело в них самих и в том, что они творят за пределами своей семьи.

На большинстве мужиков уже к двадцати пяти годам пробы ставить некуда. Они кто? Как назвать щенка, который ребёнка уже сделал и тут же затащил в кровать подружку матери своего ребёнка? Героем? А его дочка как назовёт своего отца?

Так что никогда не думай о себе так. Ты права такого не имеешь. Просто потому что я думаю о тебе как о самой красивой женщине, которую когда-либо видел, и действительно думаю о тебе так, как отношусь.