Русский диптих

“Нет, надо увольняться”, – думал Колокольцев, сидя в своем кабинете на Лубянке, хотя прекрасно понимал, что так просто из МГБ не уходят. Разве что вперед ногами. Единственное, что его утешало, – не он один находился в подвешенном состоянии. Тысячи следователей по всей стране сидели над директивой (письмом, тайной депешой, секретной телеграммой) и ломали головы, что надо сделать с евреями такого, чтобы не наломать дров. Конечно, большинство из них склонялось к тому, что еврейскую интеллигенцию надо расстрелять, а прочих евреев рассредоточить по лагерям, тем более что в августе 52-го года было арестовано около сотни поэтов, членов так называемого Еврейского антифашистского комитета (а самые известные так и просто расстреляны), да и в самом министерстве безопасности время от времени раскрывали “сионистские заговоры”. Но одно дело получать конкретный приказ арестовать и расстрелять, а другое – получать вот такой вот “пзхфчщ”. Расстреляешь, а потом окажется, что совсем не это имелось в виду. И тебя самого к стенке.

Но это было полбеды. Здесь Колокольцев, как уже было сказано, был не одинок. Вторая половина заключалась в том, что все упомянутые в “Правде” “безродные космополиты” от искусствоведа Федорова-Гуревича до критика Цветкова, как назло, попали в разработку именно к Колокольцеву как к опытному и уже заслужившему доверие начальства следователю. Со дня на день они должны были быть арестованы, но прежде надо было подготовить почву для ареста. Схема была простой и обкатанной. Для начала нужно было собрать внушительную папку доказательств заговора. То есть не бросать обвинения прямо в лицо арестованным, а сначала получить (выбить) показания третьих лиц. Стало быть, список арестованных предстояло автоматически расширить. Колокольцев быстро выяснил, что все вышеуказанные лица часто собирались у поэта Шнейдера, что серьезно облегчало задачу (раз собирались – значит, готовили заговор). Шнейдер же близко дружил со своим некогда одноклассником, драматургом Левенбуком, который в свое время уже отсидел за контрреволюционную деятельность. Что было совсем замечательно – раз сидел, значит, рыльце в пуху. Стало быть, надо было тянуть за Левенбука. Но все это было как раз плевым делом. Как говорится, не впервой. Однако в дело вмешалась чертова директива. Ведь теперь арестованных надо было не просто раскидать по ГУЛАГу или расстрелять, а “пзхфчщ”, причем, как говорила директива, “в кратчайшие сроки”. Колокольцев надеялся, что, может, “Правда” сумеет что-то разъяснить, но вышедший через два дня номер не только ничего не разъяснил, но и еще больше запутал.

“Полетят теперь головы”, – думал Колокольцев, сидя в своем кабинете на Лубянке и уставившись в текст директивы. Он сидел, обхватив свою голову руками, словно боясь, что и его голова может сорваться и куда-то полететь.

Он в сотый раз пробежал глазами директиву, пытаясь выцепить мало-мальский смысл, но пустое – текст не поддавался дешифровке.

“В кратчайшие сроки всех безродных космополитов надо пзхфчщ. Щывзщ даст результаты грцбм. Однако в перспективе оцайц будем зцщкшх”.

“Черт те что”, – подумал Колокольцев.

* * *

Писатель Григорий Штормовой сидел на кухне у Антона Левенбука и методично допивал литровую бутылку водки. Левенбук поначалу пытался “держать темп”, но вскоре безнадежно отстал и махнул рукой. К тому же ему было совсем не до пьянки. Уже второй день он думал только о последних выпусках “Правды”. Он хотел поделиться своими горькими мыслями со Штормовым, но не рубить сплеча. Хотел вырулить на тему постепенно.