Русский Дом

– Никаких разговоров с обслуживающим персоналом, джентльмены, будьте так любезны. Ну, там «с добрым утром» или «спасибо», но ничего больше. Все, что вам понадобится им сказать, передайте через меня. Охрана здесь для вашей безопасности, джентльмены, и она к вашим услугам, но мы предпочли бы, чтобы вы не выходили за ограду. Будьте так добры. Благодарю вас.

Когда обед и объяснения завершились, Рэнди увел Неда в комнату связи, а я пошел проводить Барли до лодочного домика. Яростный ветер трепал сад. Когда мы оказывались под очередным конусом света, Барли словно бы бесшабашно улыбался. Мы шли под взглядами ребят с портативными радиотелефонами.

– Как насчет партии в шахматы? – спросил я возле двери, жалея, что не могу как следует вглядеться в его лицо: оно перестало быть мне понятным, как и его настроение. Он пожелал мне спокойной ночи, и я ощутил легкое похлопывание по плечу. Дверь открылась и сразу закрылась за ним, но я успел различить сквозь мрак призрачную фигуру часового в двух шагах от нас.

– Мудрый юрист, краса и гордость Службы, – на следующее утро почтительно прожурчал по моему адресу Рассел Шеритон, обволакивая сильными мягкими ладонями мою руку и не считая меня ни тем, ни другим. – Один из истинно великих. Гарри, как поживаете?

Он мало изменился со времени своей инспекционной поездки в Лондон: круги под глазами, чуть более по-собачьи грустными, синий костюм на один-два размера больше, тот же животик под белой рубашкой. Тот же лосьон, как у содержателя похоронного бюро, и шесть лет спустя умащивал щеки самого последнего главы советского отдела Управления.

В почтительном отдалении от него стояла группа его молодых людей, которые крепко сжимали дорожные сумки, точно застрявшие пассажиры на аэровокзале. Клайв и Боб расположились на его флангах, образуя сплоченную когорту. Боб выглядел постаревшим на десять лет. Виноватая улыбка сменила недавнюю старосветскую самоуверенность. Он поздоровался с нами слишком уж сердечно, словно получил инструкцию держаться от нас подальше.

Островная конференция, как ее эвфемистически назвали, должна была вот-вот начаться.

* * *

События ближайших нескольких дней окутывала приятная атмосфера, ощущение, что хорошие люди тихо занимаются своим делом. Но когда я вспоминаю остальное, эта их особенность изглаживается из моей памяти. И мне очень трудно не обойти ее молчанием. Однако ради Барли я обязан ничего не опускать, а он не испытывал к нашим хозяевам никаких дурных чувств и нисколько не винил их в том, что произошло с ним и тогда, и позже. Он ворчал на американцев вообще, но, знакомясь с конкретными американцами, обо всех без исключения отзывался как об отличных ребятах. С каждым из них он был бы рад выпить вечерком в соседней пивной, будь на острове пивные. Ну, и, разумеется, Барли всегда признавал вескость любых обращенных против него доводов, всегда испытывал уважение к чужому трудолюбию.

И чего-чего, а уж трудолюбия им было не занимать. Если бы численность, деньги и упрямое упорство складывались в ум, Управление могло бы возить его тачками, но, увы, человеческая голова – не тачка, а кроме того, существует еще и скудоумие.

Как они жаждали, чтобы их любили! И Барли немедленно отозвался на эту их потребность. Даже когда они вгрызались в него, им необходимо было, чтобы их любили. И не кто-нибудь, а Барли! Как и по сей день им требуется, чтобы их любили за все устроенные ими путчи, дестабилизирующий хаос и фантастические операции против Врага-Который-Там.

Однако именно мистическая тайна вывернутых наизнанку добрых сердец и породила ужас, тоже окутывавший эту нашу неделю на острове.

Много лет назад мне довелось разговаривать с человеком, которого били плетьми, – с английским наемником, оказывавшим нам кое-какие услуги в Африке, за которые требовалось заплатить. В память ему врезались не удары, а апельсиновый сок, которым его напоили после. Он помнил, как его тащили назад в хижину, помнил, как его бросили ничком на солому. Но главным образом он помнил стакан свежего апельсинового сока, который тюремщик поставил возле его головы, а потом присел рядом на корточки и терпеливо ждал, пока он не пришел в себя настолько, что сумел отпить из стакана. А это был тот же самый тюремщик, который хлестал его плетью.

Мы тоже получали свои стаканы апельсинового сока. И среди наших тюремщиков попадались очень порядочные, пусть замаскированные наушниками и враждебной настороженностью, которая быстро таяла, побежденная теплотой Барли. После нашего приезда не прошло и суток, как те самые охранники, брататься с которыми нам воспрещалось, уже пробирались на цыпочках в лодочный домик Барли и, прежде чем вернуться на свой пост, разживались у него стаканчиком кока-колы или виски. Они верхним чутьем улавливали, что это за человек. А кроме того, будучи американцами, не могли устоять перед обаянием его известности.