Русский Дом

– Ехали, как набобы, в дурацком лимузине Джумбо, – вспоминал Барли, выбрасывая из сундука памяти короткие фразы, точно старую одежду. – Обыкновенная машина нашему Джумбо не подходит, ему подавай здоровенную «Чайку» с будуарными занавесочками, без тормозов, со страхолюдным шофером, у которого изо рта воняет. Мы задумали взглянуть на дачу Пастернака, поскольку ходили слухи, что ее должны вскоре превратить в музей, хотя, по другим слухам, эти сукины дети решили попросту ее снести. Ну, и на его могилу заодно. Джумбо Олифант не сразу понял, что это еще за Пастернак, но Магда шепнула ему: «Живаго», а Джумбо видел фильм, – объяснил Барли.

Они никуда не спешили, все, что им было нужно, – немного прогуляться и подышать деревенским воздухом. Но шофер Джумбо понесся по особой полосе, предназначенной для государственных лихачей в «Чайках», поэтому вместо часа они добрались туда за десять секунд, остановились в луже и пошлепали вверх по склону к кладбищу, все еще дрожа от благодарности за такую гонку.

– Кладбище на холме среди деревьев. Шофер остался в машине. Шел дождь. Несильный, но он испугался за свой поганый костюм. – Барли умолк, словно пораженный чудовищным поведением водителя. – Сумасшедшая горилла, – буркнул он.

У меня было ощущение, что Барли злился на себя, а не на шофера. Мне казалось, что я слышу целый самообвиняющий хор внутри Барли, и я пытался понять, слышат ли его другие. Внутри его прятались разные люди, которые действительно сводили его с ума.

Волей случая, объяснил Барли, они попали туда в день, когда освобожденные массы явились на кладбище дружными толпами. Прежде, по его словам, там всегда было пустынно – только огороженные решетками могилы да деревья, от которых бросает в дрожь. Но в то сентябрьское воскресенье, когда в воздухе витали непривычные запахи свободы, у могилы собрались сотни две самых разномастных поклонников (когда настало время уходить, число их заметно увеличилось). Барли сказал, что могила утопала в цветах, и груда их росла и росла. Букеты передавали через головы.

Потом началось чтение. Низенький замухрышка читал стихи. Крупногабаритная девица – прозу. Но тут паршивый самолетик пролетел над кладбищем так низко, что заглушил всех. Затем полетел обратно. И снова вернулся.

– Уы-ы-ы! – завыл Барли, взмахивая длинными кистями. – Иу-у-у! – загундосил он с отвращением.

Но самолет так же, как и дождь, не мог угасить энтузиазм толпы. Кто-то запел, толпа подхватила припев, и наконец самолет убрался, – видимо, горючее у него было на исходе. Но ощущение тогда было совсем другое, сказал Барли, ну, совершенно. Казалось, песня смела этого подлеца с неба.

Пение становилось все громче, сильнее и мистичнее. Барли знал по-русски три слова, другие не знали ни одного. Что не помешало им запеть со всеми. А Магде – выплакать все глаза. А Джумбо Олифанту – с комком в горле громогласно поклясться, когда они спускались с холма, что он издаст все написанное Пастернаком до последнего слова, – и не только фильм, но и все остальное, провалиться ему на этом месте, и субсидирует издание из своего кармана, как только вернется в свой обшитый атласом замок в краю доков.

– У Джумбо случаются такие приступы пылкого энтузиазма, – объяснил Барли с обезоруживающей улыбкой, возвращаясь к своим слушателям, но главным образом к Неду. – Иногда они длятся дольше минуты. – Он смолк, снова нахмурился, снял свои нелепые круглые очки, которые, казалось, не помогали, а мешали смотреть, и по очереди прищурился на каждого из нас, словно стараясь вспомнить, где он и что с ним происходит.

Они еще не спустились с холма, сказал он, и все еще плакали, когда к ним подскочил тот же замухрышка и, держа сигарету около лица, как свечку, спросил их по-английски, не американцы ли они.

И снова Клайв опередил всех нас. Его голова медленно поднялась. В начальственном голосе зазвучал металл:

– Тот же? Какой «тот же замухрышка»? Такого не было.

Барли, после столь неприятного напоминания о присутствии Клайва, вновь с отвращением сморщился.

– Тот, который читал стихи, разве не ясно? – сказал он. – Стихи Пастернака у могилы. Он спросил, не американцы ли мы. Я ответил, что нет, слава богу, англичане.

И тут я заметил, как, вероятно, и остальные, что Барли говорил от имени их всех, – не Олифант, Эмери или Магда, а Барли.

Теперь Барли воспроизводил разговор дословно. Слух у него был как у дрозда-пересмешника: русский акцент – для Замухрышки, шотландское тявканье – для Олифанта. Он имитировал их манеру говорить очень естественно, словно не замечал.

– Вы писатели? – спросил Замухрышка голосом, которым наделил его Барли.

– Увы, нет. Всего лишь издатели, – ответил Барли своим голосом.

– Английские издатели?

– Мы приехали на Московскую книжную ярмарку. У меня угловой стендик, под вывеской «Аберкромби и Блейр», а это сам председатель правления «Люпус букс». Очень богатый тип. Обязательно получит к своему имени титул «сэр». Имеет золотую карточку и бесплатный доступ в бар. Все верно, Джумбо?

Олифант заявил, что Барли болтает много лишнего. Но Замухрышка требовал еще и еще.