Русский Дом

– А тогда почему вы не взяли с собой мистера Уиклоу?

– Слишком молод, – ответил Барли и был вознагражден новым взрывом русского смеха.

* * *

Ночной экспресс в Ленинград уходит из Москвы за несколько минут до полуночи, чтобы бесчисленные русские бюрократы могли по традиции потребовать командировочные за лишний день. Купе было четырехместное, и Уиклоу с Барли расположились было на нижних полках, но дородная блондинка потребовала, чтобы Барли уступил ей свое место. Четвертую полку занимал тихий мужчина, видимо, со средствами, который объяснялся с ними на изящном английском языке и лелеял какую-то тайную печаль. Он был облачен в темный строгий костюм, но не замедлил сменить его на полосатую пижаму бешеной расцветки, не посрамившую бы и клоуна, хотя лицо его не стало веселее. Затем блондинка заявила, что и шляпы не снимет, пока мужчины не выйдут из купе. Впрочем, гармония восстановилась, когда она пригласила их обратно и в розовом дорожном халате с помпончиками на плечах принялась вознаграждать их за любезность домашними пирожками. А когда Барли достал бутылку виски, это произвело на нее такое впечатление, что она угостила их еще и колбасой и раз за разом настаивала, чтобы они выпили за здоровье миссис Тэтчер.

– Вы откуда? – спросил у Барли грустный мужчина через провал между ними, когда они улеглись на своих верхних полках.

– Из Лондона, – сказал Барли.

– Лондон в Англии. Не с луны, не со звезд, а из Лондона, который в Англии, – объявил грустный мужчина и, в отличие от Барли, вроде бы тут же уснул. Однако часа через два, когда они остановились на какой-то станции, он продолжил разговор. – Вы знаете, где мы сейчас? – спросил он, даже не потрудившись проверить, не спит ли Барли.

– Нет.

– Если бы с нами ехала Анна Каренина и у нее прояснилось бы в голове, она именно тут дала бы отставку никчемному Вронскому.

– Великолепно, – ответил Барли в полном недоумении. Виски у него больше не было, но у грустного мужчины нашелся грузинский коньяк.

– Было болото, болотом и осталось, – сказал грустный мужчина. – Если вы изучаете русскую болезнь, то должны пожить в русском болоте.

Он подразумевал Ленинград.

* * *

Глава 10

Ватное небо низко нависало над импортными дворцами и придавало им унылый вид даже в их изысканных нарядах. В парках по-летнему звучала музыка, но лето пряталось за облаками, а над венецианскими каналами колебалась и обманывала зрение белесая нордическая дымка. Барли, как всегда, когда он ходил по Ленинграду пешком, охватывало ощущение, будто он все время попадает в разные города – то в Прагу, то в Вену, а вот это – кусочек Парижа или уголок Риджентс-парка. Но он не знавал другого города, который вот так прятал бы свой стыд за столькими прелестными фасадами или с улыбкой задавал бы столько страшных вопросов. Кто молился в этих запертых ирреальных церквах? И чьему богу? Сколько трупов запруживало эти изящные каналы, сколько их, замерзших, уплывало в море? Где еще на земле такой разгул варварства воздвигал себе такие изящные памятники? Даже прохожие с их медлительной речью, вежливостью, сдержанностью, казалось, были скованы друг с другом чудовищным притворством. И Барли, неторопливо гуляя по улицам, с любопытством озираясь, как всякий турист (и отсчитывая про себя минуты, как всякий шпион), чувствовал себя участником этого обмана.

Он пожал руку американскому магнату, который не был магнатом, и вместе с ним посетовал на злополучное недомогание его жены, которая была совсем здорова, но вот женой его скорее всего не была.

Он поручил своему подчиненному, который не был его подчиненным, оказывать всяческую помощь в беде, которая не произошла.

Он шел на встречу с автором, который не был автором, а искал мученичества в городе, где мученичество можно было обрести бесплатно, даже не обязательно выстояв очередь.

Он совсем окостенел от страха и четвертый день подряд мучился похмельем.

Наконец-то он стал жителем Ленинграда.

Внезапно очутившись на Невском, он обнаружил, что посматривает по сторонам в поисках кафетерия под неофициальным названием «Сайгон» – самого подходящего места для поэтов, торговцев наркотиками и спекулянтов, но никак не для профессорских дочек. «Мой отец был прав, – услышал он ее голос. – Победа всегда остается за системой».