Русский фантастический боевик 2007

— Глупый вопрос, наверное, но я все-таки спрошу, — говорит Леля. — Я так поняла, что вы все-таки не вампиры?

— Догадливая, — смеется Шелестов.

— Но тогда кто вы? И откуда такие возможности… необыкновенные?

— Мы — тайное общество, цели и задачи которого ты узнаешь, когда вступишь, — говорю я. — Тогда и ты получишь такие же возможности. Можешь, если хочешь, воображать себя вампиршей — если это не Пойдет во вред делу.

— А когда я вступлю? — спрашивает она.

— Это решит Магистр, — уклончиво отвечаю я.

Спустя полсотни шагов (все это время мы идем по каким-то буеракам почти в полной темноте — за пустырем тянется полоса территории, предназначенной для строительства новых зданий) Леля начинает беспокоиться.

— А куда это мы идем?

— В метро, — ухмыляется Шелест.

— Что это такое?

— Подземная линия сообщения, — объясняю я. — До того, как стали строить монорельсовые скоростные трассы на поверхности, люди пользовались подземкой. Но туннели было трудно ремонтировать, к тому же их переоборудование для нового типа транспорта оказалось слишком дорогим. Тогда подземные линии были заброшены, часть из них использовали под склады и для разных нужд, многие просто законсервировали. У нас на одной из станций что-то типа временной базы. Вообще-то там скапливаются низшие элементы общества, с которыми непросто найти общий язык.

— Вот оно как… — задумчиво произносит Леля. — Слушайте, мальчики, а где тут может быть туалет?

— А вон за той грудой щебня, — указывает Шелест.

Леля, уходя, боязливо оглядывается на нас.

— Если со мной там что-то случится, я вам крикну, — предупреждает она.

— Ну что, Шелест? Понравилась тебе девочка? — спрашиваю я.

— Да как тебе сказать… Я понимаю, почему шеф колеблется. В голове у нее какие-то игрушки, сказки про упырей и все такое. Мишура и обертки от конфет. Настоящих убеждений нет. Я лично не вижу ни протеста, ни неудовлетворенности жизнью, ни бегства от общества.

— Убеждения мы ей дадим, если она нам подойдет. Ты же сам говорил — человеческая душа как благодатная почва, в которой могут прорасти любые семена. Главное — это создать нужные условия. Да и потом, сколько можно комплектовать наши ряды маргиналами и отщепенцами? Неужели полноценные люди не могут разделять наших убеждений? Шелестов криво улыбается.

— Тебе прочесть проповедь? — вкрадчиво спрашивает он.

— Не надо, — отвечаю я с усмешкой. — Полноценные люди, составляющие основу современного общества, вообще не способны иметь самостоятельных убеждений. Их кредо — благополучие той серой массы, к которой они принадлежат. Их цели — навязанное обществом стремление к материальному достатку и личному счастью. Я правильно цитирую Тихона Шелестова?

— Почти. Только не навязанное, а усиленное. В каждом человеке заложена склонность к сытой и спокойной жизни, которая берет свое начало в доисторические времена, когда борьба за существование и поиск пищи были нашими основными занятиями. Но времена изменились, а человек — нет. Как кошка или собака, которой для счастья достаточно сытно поесть и поспать на солнышке, так и они купаются в благах и работают на общество, чтобы побольше этих самых благ купить. Как будто получение удовольствия есть высший смысл жизни.

— Гедонизм.

— Да. Живи для себя, говорят они. Ну и живут, как мотыльки-однодневки. Лучшее, что может сделать такой вот изнеженный бюргер, так это обеспечить своих детей, чтобы они имели шанс что-то изменить. Но он их еще и воспитывает в духе своих мещанских ценностей.

— Но ведь не каждый готов положить жизнь за идею, как мы с тобой, — возражаю я.

— А тогда пусть не мешает тем, кто готов, — сухо отвечает Шелест. — Не клеймит общественным мнением как преступников и не науськивает спецслужбы на наш след. Мы ведь с ним боремся — с этим маленьким человеком, который не хочет видеть ничего дальше своей уютной норки. Человечество рвется в космос, а ему бы только заполучить унитаз с подогревом, и ничто другое его не волнует!

— Да уж, — усмехаюсь я. — Тебе бы на площадях выступать. Ты прирожденный оратор, к тому же человек идеологически подкованный, не то что я.

— Твоя главная проблема, Лекс, это твое раздвоение. Тебе давно пора в пользу целостности личности расстаться с одной из своих ипостасей. Как бы это не сказалось на твоей эффективности.

— Посмотрим, — я ухожу от ответа. — Ты меня не первый год знаешь, надеюсь, просечешь вовремя, когда я начну сваливаться с катушек?

— Просеку. Кстати, шеф дал тебе эту штуку, о которой мы говорили?

— Да.

Мы молчим какое-то время.

— Сейчас главное — это новый заказ Синдиката, — говорит Шелест. — Если мы это сделаем, то будут деньги, чтобы в «ММ-79» закончили работу.

— Знаешь, мне немного не по себе, — жалуюсь я. — Когда мы все это начинали, как-то не верилось, что у нас получится, что спустя всего несколько лет мы будем стоять на пороге революции…

— Боишься? — усмехается Тихон. В темноте сверкают его зубы.

— Пожалуй, — соглашаюсь я. — Мне страшно, что назад пути не будет, если вдруг что-то пойдет не так.

— Назад пути никогда нет. Мы сражаемся за то, чтобы у человечества было будущее, или ты забыл?