Русский флаг

Отправляясь из Якутска, есаул приказал ямщику придержать лошадей у развалин старой крепости. Пять башен, сложенных из крепких бревен, между ними остатки стен с разрушенными амбразурами, суровая простота линий, словно выражающая мужество и решимость строителей крепости - казаков, завоевателей Сибири, привлекали внимание Мартынова всякий раз, когда он попадал в Якутск.

- Гляди, Степан! - Мартынов показал денщику на башни. - Знаешь, что это?

- Крепость.

- А сколько годов она стоит здесь, прикинь-ка.

Степан пожал плечами.

- Не знаю. Дерево поглядеть бы...

- Иди гляди!

Степан осмотрел срез бревна, постучал по нему согнутым пальцем, вернулся и сказал неуверенно:

- Годов тридцать, а то и пятьдесят...

- Бери выше!

- Осемьдесят?

- Двести лет стоит! Понимаешь, две сотни лет! Казаки строили. Сибирские удальцы. Оставили след на земле, а?

- Выходит, оставили.

- Ты погляди, каково бревна-то связаны, как сложено крепко! Недруги жгли - не горит, раскидать хотели - бревна точно железом схвачены, ветер двести годов трясет - они не шелохнутся!.. А ведь одними топорами да умелыми руками сработано.

- Умелые руки все могут, Алексей Григорьевич.

- Летом в Якутск попадешь, непременно взойди на крепость. Все своими руками ощупай; встань у амбразуры, примерься, годишься ли в казаки. Ну, поехали!..

Лошади тронули. Мартынов промолвил серьезно, глядя невидящими глазами в спину ямщика:

- Эх, Степан, поспеть бы нам вовремя!

ОБЪЯСНЕНИЕ

I

В этот вечер Зарудный никого не ждал. Третьи сутки дул настырный юго-восточный ветер, не давал спокойно улечься частым хлопьям снега. И хотя пурга уже проявляла все признаки усталости, на открытых местах ветер все еще норовил сбить человека с ног, залепить глаза снегом, подтолкнуть к саженному сугробу.

Только в такую погоду вдова Облизина и запирала наружную дверь. Иначе пурга распахивала ее, засыпая снегом сенцы и хлопала дверью так, что дрожали бревенчатые стены.

В восьмом часу кто-то сильно постучал в окошко, полузасыпанное снегом. Так давали о себе знать многие, проходя мимо окна к двери по снежному окопу, достигавшему человеческого роста.

Зарудный отодвинул засов и налег на дверь.

- Маша!

Снег хлестал по лицу, заставляя жмуриться. Маша и еще кто-то с ней, большой, неуклюжий. Да это же Настя, в оленьей кухлянке, закутанная по самые глаза!

- Не ждали?

Маша сбросила заснеженную кухлянку на пол, возбужденно засмеялась и протянула руки Зарудному:

- Согрейте!

- Признаться, не ждал, - он стиснул ее холодные руки. - Страшно?

- Нет, хорошо. Только у самого дома замело...

- Страшно, - простодушно призналась Настя. - Маша на радостях чуть не разбила окошко.

Настя надеялась кого-то встретить здесь, Зарудный понял это по быстрому взгляду, которым она окинула комнату. В последние недели лицо Насти стало тоньше, острее. Какие-то сложные душевные переживания наложили отпечаток на ее добродушное, светлое лицо, окружили глаза синевой.

В сенцах стукнула дверь. Настя настороженно ждала. Никого.

- Я забыл запереть, - объяснил Зарудный. - Кого-нибудь ждете?

Настя кивнула, прижалась спиной к теплой печи и закрыла глаза от удовольствия. Маша сбросила оленьи сапоги и с ногами забралась на кушетку.

- Мы хотели проститься с вами, Анатолий Иванович, - Маша, по обыкновению, куталась в платок, часто поводя плечами. - Должны были заглянуть Константин Николаевич, Попов, Можайский. Вы завтра уезжаете с Василием Степановичем?

- Да, если утихнет пурга.

- А она утихнет? - Маша задала вопрос поспешно, с вызовом.

Зарудный внимательно посмотрел на нее. Когда Маша в таком настроении, от нее можно ждать всего.

- Должно быть. Пойду поставлю самовар.

Зарудный долго возился с самоваром. Настя, согревшись, села на край кушетки, возле Маши.

- Вот так прийти однажды сюда, - проговорила Маша, оглядев комнату, и остаться... Свой дом. Свое тепло. Рядом хороший человек, которого ждешь, провожаешь и опять ждешь, ждешь...

Настя повернулась к Маше:

- И останься. Обвенчаетесь. Он будет счастлив.

Маша будто не расслышала ее слов.

- И ни слова больше о женихах, о сватовстве. Он жених, он муж... Трепетать от счастья, услышав стук, а у дверей еще раз зажмурить глаза: он или не он?

Еще раз стукнула дверь. Настя поднялась с кушетки и остановилась посреди комнаты.

Снова никого, только скрипела половица под ногами.

Маша, очнувшись, посмотрела на Настю изучающим взглядом.

- Никого, - вздохнула Настя и, возвращаясь к прежнему, сказала просительно: - Анатолий Иванович такой хороший...

- Нет! - Маша резким движением стянула концы платка на груди. - У счастья открытые глаза, непременно открытые. Я вижу это по тебе.

- Ты сама не понимаешь себя, Машенька. Ведь ты любишь Анатолия Ивановича...

- Люблю, - произнесла Маша протяжно.

Настя уставилась на нее. Уж лучше бы Маша возражала, спорила, чем это безразличное "люблю"!

- Выйдешь замуж - полюбишь крепче. Ты будешь любить его. Такого мужа...

- Нет! - упрямо возразила Маша, отвечая на какие-то свои сомнения и колебания.

Вернулся Зарудный.

Маша сказала капризно:

- Как долго вы, Анатолий Иванович!

- Прошу прощения.