Русский флаг

- Наш долг, наша обязанность... Мы должны дать нравственный пример... Ты знаешь, как тяжело, как невыносимо тяжело мне такое решение...

Еще нельзя отвечать, еще не слушается голос.

- Только это и могло вселить в людей надежду... Кто знает, быть может, мое решение спасет вам жизнь, - повторил он испытанный аргумент.

- Не смей об этом, Вася! С тобой ничего не случится, слышишь, ничего!

- Я солдат, дружок. Дело идет о чести России, я предпочту смерть позору.

Наконец найден выход рыданиям, волнению, боли. Теперь никто не станет корить ее за слезы, за сбивчивый лепет.

- Судьба хранила тебя, Вася... - Юлия Егоровна прижимается к мужу, словно ищет у него защиты. - Ты будешь жить... Ничего не бойся, не думай о беде... У нас еще много счастья впереди... Долгие годы...

- Трудную жизнь подарил я тебе, - говорит Завойко голосом, полным нежности, - да разве мало в ней тепла, мало счастья? Помянут нас с тобой люди добрым словом, пожалеют о нас, дружок. Большего нам и не нужно... Верно?

- Да, - чуть слышно ответила она.

- Ты останешься, дружок?

- Я сама хотела просить тебя об этом... Буду ждать... Господин Мартынов позаботится о нас.

Завойко с облегчением закрыл глаза.

Через полчаса Юлия Егоровна суетилась по дому, расставляя вещи по местам. В кабинет Завойко доносился ее спокойный голос, и ему становилось легко на душе.

II

Решение Завойко имело неожиданные последствия.

Настя, узнав, что Юлия Егоровна остается с детьми в Петропавловске, присоединилась к ним. Она не раздумывала над своим решением, не взвешивала, не колебалась. Оно пришло сразу, уверенное, ясное. Она не могла оставить Юлию Егоровну, как не оставила бы свою мать или собственных детей.

У Насти были свои идеалы семьи, свои представления о долге мужа и жены, сложившиеся под влиянием сурового быта Камчатки. Здесь люди сходились навек, а уж долгим ли, коротким ли оказывался этот век, зависело не от них. Его укорачивали невзгоды, голодные весны, алчность купцов, мздоимство чиновничьей братии, жестокость чужеземных добытчиков-пиратов. Счастье кончалось вместе с жизнью. Мелочные, вздорные обстоятельства здесь были бессильны разрушить семью, разорвать честный, полюбовный союз. Жены терпеливо ждали возвращения мужей, ушедших морем в Большерецк, в Аян, на охоту или на добычу угля. Расставания неизбежны, и никому не приходило в голову жаловаться, роптать.

Она хотела стать женой Пастухова, флотского офицера, и станет, если не случится беды. "Пусть это будет нашим первым испытанием, - думала Настя, - первой разлукой и первой встречей в бесконечной череде разлук и встреч, из которых сложится вся наша жизнь..."

Иначе отнесся к этому Пастухов, когда Настя нашла его в порту и сообщила о своем решении. Они бродили по берегу, избегая людей, останавливаясь или ускоряя шаги, будто торопились куда-то.

Константин страдал. Это и радовало Настю и вызывало ответную волну жалости и тревоги, которой она не ощущала до встречи с Пастуховым.

- Я не могу поступить иначе... - сказала она. - Остается моя семья, самые дорогие, близкие люди...

- Настенька! Настенька! - повторял он с укоризной. - Мать для меня святыня, родная, кровная, но и она не могла бы заставить меня разлучиться с тобой.

- Мы скоро свидимся.

- Кто может предсказать?! Неужели ты вовсе не любишь меня...

Настя остановилась, заговорила срывающимся голосом:

- Я хочу быть достойной тебя, достойной славных людей, с которыми меня свела жизнь.

- Но если разлука затянется?

- Я буду ждать!

- Фрегат может уйти в крейсерство, в океан...

- Буду ждать! - упрямо твердила Настя.

- Все может случиться: бои, скитания, плен.

- Ждать! Буду ждать! - отвечала она, побледнев.

- Могут пройти годы.

Настя возразила с неожиданной твердостью:

- Я твоя жена, Константин. Жена морского офицера. Однажды Юлия Егоровна сказала: "Жена моряка - это прекрасная, нелегкая служба у нас в России". Не мешай мне. Это наше первое испытание. Нужно выдержать его. Я останусь.

Пастухову пришлось покориться. Настя возвысилась в его представлении, соединив необыкновенную привлекательность с душевной красотой и благородством. Опасение потерять ее причиняло ему глубокую боль.

Едва дождавшись конца молебствия, Завойко поспешил в порт. Освященные флаги взлетели на гафели судов. В воздухе затрепетали треугольники вымпелов. Офицеры и матросы заняли места. Зачернели куртки марсовых, взбиравшихся на свои посты по обледенелым снастям. В порту играл оркестр, но ветер срывал звуки с медных раструбов, как мертвую листву с ветвей, и швырял на утесы Сигнальной горы.

Суда готовы к отплытию.

"Аврора" едва заметно покачивалась на чистой воде. Фрегат отремонтирован, наведены белые полосы на темных бортах, словно он только вчера вышел с кронштадтского рейда. Рядом стоит "Оливуца", красивой осадки, стройная, трехмачтовая.

Корабли здесь последний день. На рассвете они отсалютуют Камчатке и пойдут по каналу в океан, хотя мокрый снег и ветер покрыли снасти ледяной броней, а канаты промерзли так, что могут сломаться при постановке парусов. Но как бы там ни было, утром суда должны покинуть Петропавловск.