Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая

Как потом показали на следствии заговорщики, они “сходились меж собою о том, чтоб учинить бунт, воеводу и начальных людей побить, и за веру и правду постоять, и усов и бород не брить, и немецкого платья не носить”. Подобные же мотивы приводились бунтовщиками в советном письме от 31 июля 1705 года, посланном в Черкасск донским казакам, которых они надеялись привлечь на свою сторону. Однако поскольку царские указы о брадобритии и немецком платье на казаков не распространялись, те не только не присоединились к астраханцам, но взяли под стражу их посланцев и, заковав в кандалы, отправили в Москву. Таким образом, требования смутьянов – длиннополое платье, борода и усы – символизировали старину и выражали протест против прогресса и европеизации страны. А подобная ретроградность локализовала восстание, препятствовала перерастанию отдельного эпизода в событие общероссийского значения. Тем не менее, бунт был опасен и требовал от правительства карательной операции.

И для роли руководителя такой операции у Петра не было лучшей кандидатуры, чем Шереметев. В самом деле, для этого не подходили ни Александр Меншиков, которого бунтовщики считали виновником нововведений (“Все те ереси от Меншикова да жителей Немецкой слободы”), ни князь Федор Ромодановский, ни Федор Головин, ни Федор Апраксин, также непосредственно причастные к новшествам, вводимым в стране. В этом отношении Борис Петрович, всецело занятый борьбой с внешними врагами и не участвовавший в преобразованиях Петра I во внутренней жизни державы, был наиболее подходящей фигурой в силу своей нейтральности.

Вначале Шереметев обещал восставшим полное прощение, но бунтовщики не пожелали покориться. Тогда фельдмаршал двинул на Астрахань всю свою трехтысячную армию и взял город штурмом – признав поражение, восставшие выставили у городских ворот плаху с топорами. За подавление восстания Петр I – впервые в России – пожаловал Борису Петровичу в 1706 году титул графа.

Несмотря на то, что Борис Петрович был приверженцем европейской цивилизации и этикета (историки даже называли его “горячим западником”), он разошелся с царем по принципиальнейшему вопросу того времени – так называемому “делу царевича Алексея”. Подробно останавливаться на перипетиях сего дела мы не будем. Отметим лишь, что консервативный Алексей Петрович, (вольно или невольно) претендовавший на родительский престол уже в силу своего происхождения, был противником петровских реформ и ревностным приверженцем старомосковских порядков. Понимая всю опасность Алексея как живого символа противодействия собственным преобразованиям, Петр I добился от духовенства, генералитета, сенаторов и министров единодушного решения – определить царевичу “казнь смертную без всякой пощады”. Под этим документом стоят подписи всех “птенцов гнезда Петрова”, кроме… графа Бориса Шереметева. По преданию, Борис Петрович не убоялся царя и отказался подписать смертный приговор Алексею, заявив: “Я должен служить своему государю, а не кровь его судить!”. Историк князь Михаил Щербатов усмотрел в этом смелом поступке Шереметева верность старомосковским моральным устоям: человек православный, мужественный и честный, Шереметев не мог взять на душу такой грех, как приговор к смерти августейшего юноши.

Прочные московские корни Бориса Петровича проявлялись также и в том, что и в повседневной жизни он любил старинные русские обычаи. Вот что писал о нем современник: “Самый важный человек своей страны и весьма научившийся вследствие своих путешествий, он в своей обстановке и образе великолепен. Солдаты чрезвычайно любят его, а народ почти обожает”.

Представитель старейшего боярского рода, Шереметев настороженно относился к “безродным выскочкам” в окружении Петра (прежде всего, к светлейшему князю Александру Меншикову). Подобная позиция не могла найти поддержку у царя, делавшего ставку не на “знатность”, а на “годность” человека, и подчас едко высмеивавшего притязания аристократии (род которых “старее черта”) на какие-либо привилегии. Поэтому едва ли справедливо мнение, что Петр I чтил Шереметева за его родовитость – для монарха она никогда не имела особого значения. А потому то обстоятельство, что Борис Петрович допускался к царю без доклада, говорит скорее об уважении Петром личных качеств Шереметева, тем более, что, встречая его, как высокого гостя, царь часто называл его “боярд”, то есть надежный, благородный, и всегда говорил: “Я имею дело с командиром войск”. И, действительно, Шереметев был по военной иерархии самым важным лицом после императора (не зря А. С. Пушкин в поэме “Полтава” назвал его имя первым среди соратников Петра). Импонировал, по-видимому, царю и самозабвенный патриотизм Шереметева. “Сколько есть во мне ума и силы, с великою охотою хочу служить; а себя я не пожалел и не жалею”, – писал фельдмаршал Петру.