Русский Гамлет ('Иванов' и его время)

На фоне этих трех статей диссонансом звучит само название статьи Н. К. Михайловского - "Гамлетизированные поросята" - и ее саркастический тон. Сохраняя, при сурово критическом отношении к противоречиям Гамлета, уважение к нему как к "очень крупному человеку" и доверие к "резкой искренности самоосуждения", Михайловский признается: "...не Гамлет нас здесь интересует, а некоторые его копии...". Копии эти, по мере перерождения и деградации гамлетовского начала, подразделяются на "гамлетиков" и "гамлетизированных поросят".

"Гамлетик - тот же Гамлет, только поменьше ростом"; "Но в гамлетике все-таки сохраняются две несомненные, подлинные гамлетовские черты, конечно, в сокращенном размере. Во-первых, гамлетик все-таки, действительно, страдает от сознания своей бездельности; во-вторых, в связи с этим, он не сверху вниз смотрит на практическую деятельность вообще, и на лежащую перед ним задачу в частности, а наоборот, снизу вверх: не дело ничтожно, а он, гамлетик, ничтожен" {Н.К. Михайловский. Гамлетизированные поросята. - "Отечественные записки", 1882, N 12. См. также: Н. К. Михайловский. Сочинения, т. 5. СПб., 1897, с. 685-687.}.

Еще ниже - "гамлетизированный поросенок", псевдо-Гамлет, самолюбивое ничтожество, склонное "поэтизировать и гамлетизировать себя": "Гамлетизированному поросенку надо... убедить себя и других в наличии огромных достоинств, которые дают ему право на шляпу с пером и на черную бархатную одежду". Но Михайловский не дает ему этого права, равно как и права на трагедию:

"Единственная трагическая черта, которою можно, не изменяя художественной правде, осложнить их смерть, это дегамлетизация, сознание в торжественную минуту смерти, что Гамлет сам по себе, а поросенок тоже сам по себе" {Там же, с. 688, 703-704.}.

Такова амплитуда колебания русского гамлетизма уже в начале 80-х годов: от трагического героя, потерпевшего поражение борца - до подделки под Гамлета, пародии на Гамлета. Некоторые черты датского принца, не просто гипертрофированные, но искаженные временем, перерождаются в комическую характеристику того типа людей, который будет назван "размагниченным интеллигентом".

Название это возникает в статье Н. Рубакина "Размагниченный интеллигент". В форме острого сатирического очерка автор описывает историю своего (вероятно, придуманного) знакомого, и его крутую эволюцию - от университетского юноши до "раскисшего субъекта", одержимого рефлексией. Приведены письма, дающие "возможность нарисовать по ним состояние многих интеллигентных душ и выяснить главные фазы того процесса, который сам Иван Егорович довольно метко окрестил названием размагничивания". Дается и песенка - своего рода гимн "размагниченного интеллигента".

Я каждый день обедаю:

Какой в том смысл - не ведаю!

Я каждый день читаю:

К чему - не понимаю!

Я также не могу понять,

Зачем хочу я ночью спать.

Я каждый день хожу, сижу

И цели в том не нахожу.

Мне ничего не надо

Ни рая и ни ада.

Противны мне до смерти

И ангелы, и черти.

Гоню я прочь в три шеи

И чувства, и идеи.

Мне смерти б не хотелось,

Но жизнь весьма приелась.

Я, право, сам не знаю

Живу иль умираю*.

{*Н. Рубакин. Размагниченный интеллигент (Из частной переписки половины 90-х годов). - В сб.: "На славном посту (1860-1900). Литературный сборник, посвященный Н.К. Михайловскому". СПб., 1900, ч. II, с. 328, 330.}

Раздраженная неприязнь к "поющим и тоскующим" часто звучит у Чехова; она нарастает к 90-м годам и сатирическим всплеском разряжается в фельетоне "В Москве" (1891).

"Я московский Гамлет. Да. Я в Москве хожу по домам, по театрам, ресторанам и редакциям и всюду говорю одно и то же: - Боже, какая скука! Какая гнетущая скука!" (VII, 499).

Указаны и причины скуки: невежество, самомнение, зависть к более удачливым людям - хотя все как будто было в руках "московского Гамлета", и он "мог бы учиться и знать все": "Да, я мог бы! Мог бы! Но я гнилая тряпка, дрянь, кислятина, я московский Гамлет. Тащите меня на Ваганьково!" (VII, 506).

Дважды повторен в фельетоне совет, данный герою незнакомым раздраженным господином: "Ах, да возьмите вы кусок телефонной проволоки и повесьтесь вы на первом попавшемся телеграфном столбе! Больше вам ничего не остается делать!" (VII, 499). Но не таков "московский Гамлет", чтобы делать действенные выводы из своей рефлексии...

Истинный Гамлет в представлении Чехова не смешивался с этим своим комическим двойником. Рецензируя спектакль Пушкинского театра, Чехов еще в начале 80-х годов отметил в Гамлете именно те черты, которые двойнику не свойственны: "Гамлет не умел хныкать. Гамлет был нерешительным человеком, но не был трусом, тем более, что он уже готов был к встрече с тенью" (I, 490).