Русский голем

-

Кажется, так взошли семена «белых цветов» учения Рерихов, насаждаемые в свое время — в государственном масштабе — покровительницей Ванги Людмилой Живковой. Кстати, к этой трагической фигуре стоит вернуться еще раз.

Людмила Живкова умерла неожиданно. Ей не было еще и тридцати девяти. Официальный документ свидетельствовал: инсульт. Один из помощников ее отца, болгарского генсека Тодора Живкова, правда, обмолвился о возможном самоубийстве, но эту версию тут же постарались забыть.

А как же баба Ванга? Неужели не видела ледяного «мужчину с прекрасным лицом» рядом с Людмилой? Они ведь встречались постоянно. Вот и В.Сидоров до сих пор недоумевает: «Зачем же тогда ей было так детально входить в планы нашей совместной работы, давать рекомендации и не только на ближайшее, но и далекое будущее…

Говорят, когда ей сообщили о смерти Людмилы, она в испуге и недоумении воскликнула: «Как же так? Я не вижу ее умершей. Я вижу ее живой»». [72].

Ванга… Вангелия — значит «благовестив». Какую же весть принесла миру эта женщина, родившаяся, как любят подчеркивать ее адепты, под знаком Водолея? Говорят, что она предсказала перестройку в СССР. Еще бы, ей ведь «пришельцы» «прикрепляли на уши некое подобие наушников». И она ретранслировала: «Через 200 лет человек установит контакт с братьями по разуму из других миров. Венгерская аппаратура первой уловит сигналы из Космоса»… Впрочем, все уже это не очень интересно. «Духи злобы поднебесной» прикидываются инопланетянами давным-давно.

Бедная Болгария! Какие ягодки еще появятся из «белых цветочков»?!

Бесы: ангелы, ставшие дегенератами

Советская власть свергала памятники православным царям и сбивала кресты с надгробий, а вот скульптура лермонтовского Демона в Пятигорске ее не смущала. Материалистов почему-то не пугало, что диавола и его подопечных искусство возвысило на пьедестал — со всеми их «асоциальными» качествами.

«…а сердце тянет к выстрелу, а горло бредит бритвою», — писал Маяковский. Среди верных признаков одержимости — помешательство и самоубийство[41].

Игумен N в книге «От чего нас хотят «спасти» перечисляет подобных кумиров всех времен и народов: Моцарт, Цветаева, Блок, Брюсов, Есенин, Врубель, Модильяни, Ван Гог, Дали… Увы, страшный список можно продолжать и продолжать: Всеволод Гаршин бросается в лестничный пролет, Николай Успенский перерезает себе горло, Хемингуэй направляет в себя смертоносное дуло… Нам, привыкшим к почитанию классиков, говорить об этом трудно. Человеческая слава стала формой для изготовления величественных идолов. А кипящий металл в эти формы залил сам ад. И вот они застыли, возвышаясь на постаментах. Не подступись! Но мы, с Божией помощью, подступимся…

Знаете, Цветаева сравнивала состояние творчества с наваждением: кто-то в тебя вселяется, твоя рука — исполнитель[42]. А может быть, это лишь образ? Лишь литературный символ вдохновения? Что ж, Цветаева писала рифмованные слова, я пишу слова о Цветаевой, а кто-то может написать обо мне: такие мракобесы и хотят ввести преподавание православной культуры в школах! Все — слова. Они опровергаются словами, но кто опровергнет жизнь?! Помните, как она закончилась у Марины Ивановны? Но об этом — после…

«Согласно ее теории искусства, которая лишь на первый взгляд кажется моралистинной, поэт свободно и неотвратимо отдает себя во власть чары, стихии, природы, демона, чумы или революции — сверх-Другого, достойного подобной жертвы». И надо же — Цветаева вполне прагматично обдумывает условия договора с этой силой: «Демон (стихия) жертве платит. Ты мне — кровь, жизнь, совесть, честь, я тебе — такое сознание силы, […] такую в тисках моих — свободу». [96].

Да, на одну чашу алхимических весов поэтесса бросает «кровь, жизнь, честь и совесть», а на другой оказывается пустота призрачной свободы. Чтобы уравновесить, бес незаметно нажимает на чашу темным когтистым пальцем. Слова Марины Ивановны похожи на слова Фламеля из его «Книги иероглифов». Он писал, что если «религиозность составляет… «первичную материю» творения, алхимическая духовность преступает религию и мораль. Алхмик обнаруживает свое одиночество, теряется во Вселенной и изобретает свою мораль (он становится «сыном своих творений»)». [49].

Художественное творчество Цветаева называла атрофией совести, тем нравственным изъяном, без которого искусству не быть (15). Цветаева поучала знакомую поэтессу: «Пока не научитесь все устранять, через все препятствия шагать напролом, хотя бы и во вред другим, пока не научитесь абсолютному эгоизму в отстаивании своего права на писание — большой работы не дадите». Об этом же, об избавлении от совести, о развитии эгоизма как пути индивидуализации, пишет и Юнг.