Русский язык на грани нервного срыва

Как-то в Хельсинки я заглянул в музей истории и некоторое время бродил по залам, отстраненно любуясь предметами старины, пока не увидел телефон. Почти такой же был у нас дома, с большим диском и большой грубой трубкой. Рядом с музейным телефоном стояла пишущая машинка “Ундервуд”, такая же, как у моего отца, и еще старая и задрипанная детская коляска. Это оказался зал двадцатого века, а в нем вещи, с которыми я когда-то жил и которых больше нет вокруг. Только в музее истории.

Увы, для слов не существует музеев. Мы яростно спорим, хорошо это или плохо, что в русском языке появляется так много новых слов, и совершенно не обращаем внимания на то, что тем временем другие слова постепенно исчезают. Конечно, об исчезновении слов всем известно, и любой мало-мальски образованный человек засыплет меня примерами: смерд, чело, десница, засим, вечерять, токмо, паче… Но это все мертвые слова, которые мы никогда не используем в обычной речи, а в современных словарях, если они туда попадают, им сопутствует помета “устаревшее”. В несуществующем музее слов их следовало бы поместить в какие-то первые залы. Гораздо интереснее посмотреть на слова, уходящие из языка в двадцатом и двадцать первом веках, попросту говоря, на наших глазах.

Легко сказать “посмотреть”! А как это сделать? Как понять, что слово действительно уходит? Проще всего обстоит дело со словами, называющими утраченные вещи или понятия. Вряд ли кто-то будет спорить с тем, что из языка ушли многие советизмы: от фельетонного несуна[22] до идеологических субботника или парторга. На смену многотиражкам пришли корпоративные издания, а партсобрания были вытеснены корпоративными вечеринками. Те, кто старше сорока пяти (то есть в 85-м были уже взрослыми), конечно, помнят эти слова, те, кто моложе тридцати пяти, – вряд ли. Впрочем, некоторые из этих слов остаются в языке где-то на периферии – для обозначения “той жизни”.

Давно ли мы перестали писать чернилами? Я помню, какое облегчение я испытал, когда нам в школе разрешили писать шариковой, а не чернильной ручкой. А ведь это была огромная культурная потеря, повлекшая за собой постепенный уход из языка многих важных слов.

Главное слово этой группы, конечно же, чернила. Оно еще не забыто, но в текстах встречается все реже. Еще менее употребительны в современных текстах такие слова, как чернильница и перо (в значении письменных принадлежностей). Последнее уже скорее не ассоциируется с письмом. Слово же перочистка уже совершенно забыто (как и сам предмет), а слово пресс-папье, по мнению современных школьников, обозначает предмет из “глубокой старины”, не вполне понятного назначения.

Лично мне очень дорого “старинное” слово промокашка, обозначавшее совершенно необходимую для школьников 20-го века вещь. Промокашкой – специальным листочком бумаги, впитывающим влагу, – не только промокали чернила, на ней писали записки, которыми перекидывались в классе, ее разрывали на маленькие кусочки, пережевывали, запихивали в трубочки и плевались, то есть использовали как особое школьное оружие. Сегодня промокашек не существует, и мне жаль современного школьника.

Жаль его еще и по другой причине. Ведь он скорее всего не вполне представляет себе, что такое клякса. С потерей зрительного образа кляксы теряется и возможность интерпретировать различные метафорические переносы, возникающие, в частности, при использовании этого слова в качестве имени собственного. Достаточно вспомнить название детского фильма Р. Быкова “Автомобиль, скрипка и собака Клякса” или книгу польского писателя Я. Бжехвы “Академия пана Кляксы”, а также клоуна Карандаша и его собаку Кляксу. Понять, какую собаку можно назвать Кляксой, а какую нельзя (или, по крайней мере, нелепо), или почему пан Клякса получил такое имя, не удастся, если зрительно не представлять себе кляксу. Невозможно, недопустимо назвать немецкую овчарку Кляксой! А вот для маленькой черной лохматой собачки такое имя замечательно подойдет. Механизм метафоры перестает работать, когда исчезает его опора, образ, от которого отталкивается говорящий.

Слова уходят не только вместе с вещами, но и сами по себе. Трудно поймать момент их ухода, еще труднее предсказать его. Тут мне не поможет профессия лингвиста, потому что пока лингвисты не умеют фиксировать это довольно условное прощание слова с языком. Попробую опереться на свою интуицию, хотя и понимаю, как это субъективно. Назову несколько слов, которые, как мне кажется, еще используются, но только теми, кто постарше. А это значит, что они на пути к исчезновению.