Русский Исход. Керчь. 1920

События эвакуации из Керчи ярко описаны в воспоминаниях начальника военно-судной части штаба Донского корпуса полковника Ивана Михайловича Калинина, возвратившегося в советскую Россию в 1922 году и, несмотря на лояльность советской власти, расстрелянного в 1937 году в должности преподавателя Ленинградского автодорожного института. Ещё в Болгарии И. М. Калинин содействовал репатриации казаков на родину, где многих из них ждала смерть, а уже в Москве в условиях идеологической диктатуры опубликовал три книги своих мемуаров. Автор пересмотрел прежние взгляды и старался оправдаться перед большевиками в продолжительной службе русским контрреволюционным силам, а потому в характерной для подобных изданий иронической манере он осуждает Белое движение, выпячивая и преувеличивая негативные факты. Несмотря на очевидную предвзятость, воспоминания отличаются подробностью изложения и интересны с исторической точки зрения. И. М. Калинин, отступавший со штабом Донского корпуса и тыловыми учреждениями, обстоятельно рассказал о переходе к Керчи, куда группа прибыла ночью 15 ноября, а также о посадке на транспорт:

«Донскому корпусу для погрузки предназначалась Керчь. Намъ, которые только что промаршировали поперёкъ всего Крыма съ востока на западъ, снова предстоялъ такой же путь съ запада на востокъ, и даже более дальний, такъ какъ Керчь находится въ самомъ отдалённомъ, юго-восточномъ углу Крыма.

30 октября (12 ноября) всё ринулось изъ Сарабуза страшнымъ потокомъ. Разумеется, подъ аккомпанементъ пушечной музыки. Мысли притупились. Еле-еле запечатлеваются картины скорбнаго пути. Погромъ въ Карасубазаре [ныне Белогорскъ]. Всё какъ въ тумане. Ясно одно: мы мертвецы, гражданская война кончена.

— Как бы не пали лошади и какъ бы застать въ Керчи хоть одинъ пароходъ! — мелькаетъ въ голове.

— Спешите въ Керчь, — сказалъ утромъ 30-го октября (12-го ноября) генералъ Абрамовъ, проезжая изъ Симферополя въ Джанкой, чтобы оттуда направиться въ Керчь поездомъ. — Если доберётесь въ три дня — ваше счастье, иначе сядете на мель.

Всякий изъ насъ понималъ, что значило «сесть на мель».

…Я со своими двумя подводами отбился отъ «дежурства» на второй же день пути. Генералъ [Николай Ивановичъ] Тараринъ такъ торопился, что прибылъ въ Керчь на сутки раньше меня. Въ Старомъ Крыму мои лошади выбились изъ силъ. Пришлось добывать новыхъ.

— Заморени са кончета… Сега току че отъ Феодосии са заврыштали (Лошади заморены. Сейчасъ только что вернулись изъ Феодосии), — взмолились подводчики-болгары, которыхъ мои писаря словили среди деревни.

— Ладно! До утра дамъ отдыхъ, — согласился я и самъ всю ночь сторожилъ ихъ во дворе. Мои люди отсыпались въ хате.

Чуть разсветъ — снова путь въ гуще какихъ-то неведомыхъ обозовъ. Снова мелькаютъ горки, деревни и всюду телеграфные столбы.

— А ведь эти не спешатъ! — кричитъ съ задней подводы Маркуша [вестовой казакъ Маркъ Пименовъ].

— Кто? Где?

— Вонъ справа, возле дороги.

Взоръ падаетъ на группу какихъ-то милыхъ людей, свернувшихъ съ пути. Они разставили столы, стулья, пьютъ чай изъ самовара. Разнокалиберное общество. Женщины. Мужчины. Точно пикникъ. Едутъ съ прохладцей.

— Что за учреждение?

— Комиссия…

— Военно-судебная?

— Нетъ! По реализации военной добычи.

— Видимъ, видимъ!

Подводы нагружены всякимъ добромъ сверху донизу.

— А это тоже военная добыча? — кричитъ Маркуша, тыча въ подводу съ мягкой мебелью. — У какого неприятеля отбили? У васильевскихъ молоканъ или мелитопольскихъ евреевъ?

Въ Феодосии уже господствовала местная красная власть. Въ этомъ порту грузились кубанцы [Михаила Архиповича] Фостикова, успевший побыть въ Крыму не более двухъ недель. Когда я проезжалъ черезъ портъ, большие толпы злополучныхъ казаковъ бродили по берегу, усеянному осколками взорванныхъ снарядовъ, и со злобой поглядывали на морскую синеву, среди которой чернело нисколько пароходовъ.

— Почему вы не погрузились?

— Та винъ, бисовъ сынъ Хвостикъ, не велелъ. Нема, бачитъ, места. Пулемёты выставилъ.

— Что же вы думаете делать?

— Та въ горы… зелёные примутъ.

Многие изъ этихъ несчастныхъ, брошенныхъ своими, брели по берегу, направляясь пешкомъ въ Керчь. Одинъ подарилъ мне хотя и не ценную, но съ красивой резьбой на меди кавказскую шашку.

— На якой вона мне бисъ… Я воевать больше не пийду. Навоевался.

Въ Керчи этотъ подарокъ у меня украли свои же штабные казаки.

Проехавъ вёрстъ 30 за Феодосию, мои подводы свернули съ тракта на просёлочную дорогу и поехали совсемъ пустыннымъ берегомъ. Возницы-болгары такъ убедительно доказывали своё знакомство со здешними местами, что пришлось согласиться на ихъ предложение пробираться въ Керчь кратчайшимъ путёмъ. Ночью часа четыре отдохнули въ татарской лачуге. Хозяинъ угостилъ насъ сыромъ и призывалъ на наши головы благословение Аллаха, когда мы утромъ, ещё въ абсолютной темноте, направились дальше, не причинивъ ему никакой обиды.

— Недобрый знакъ! — подумалъ я, поглядевъ въ сторону горъ и заметивъ тамъ несколько беззвучныхъ разрывовъ шрапнелей.