Русский капитан

Мы насчитали одиннадцать гранатомётных попаданий. Вся машина была словно истыкана какими-то чудовищными иглами. Десять из них не пробили броню. Автоматный шомпол, которым я прощупывал каждую дыру, упирался в конце своего пути в сталь. И только один из них пробил защиту. В башне, у командирского люка — видимо били с крыши — было прожжено насквозь узкое как жало отверстие. Оно шло через, разорванную как жестяная банка, пустую коробку динамической защиты.

Ствол пушки смотрел прямо в свежий пролом дома на другой стороне улицы. Не знаю почему, но мне захотелось узнать, куда направил свой последний снаряд Эрик. Осторожно пробравшись через вываленную разрывом стену, я оказался внутри дома. Кругом всё было густо засыпано битым кирпичом и кусками развороченных взрывом плит перекрытия. Разобраться, понять что-то в этом месиве было не возможно, и я уже, было, собрался выбираться, как вдруг ноздри уловили знакомый сладко— приторный запах мертвечины.

Сглотнув неприятный комок, я пошёл на запах. В углу развороченной комнаты, из под упавшей двери торчал край одежды. Я ухватился за край двери и, приподняв, откинул её в сторону.

Под ней придавленный огромным куском перекрытия лежал убитый боевик. Из под тела выглядывала труба гранатомёта, в которой так и осталась торчать невыстреленная граната.

«Вот, значит, кого ты Эрик достал…»

— Товарищ командир! — Услышал я с улицы голос Полетаева — бойца моей группы. — Там это… Ну, в общем танкисты наши…

…Метрах в пятидесяти от танка, у полуразрушенной стены в небольшом закутке за старым ларьком, под какими-то старыми одеялами лежали тела.

Эрика можно было узнать только по кроссовкам, которые ему в подарок на день рождения привёз из Москвы наш доктор. «Эльф» страшно обгорел и чудовищной черной куклой лежал перед нами. Видимо, кумулятивная струя мгновенно воспламенила пространство внутри башни, а может быть, потеряв от взрыва сознание, Эрик просто не смог сам выбраться из горящего танка.

Рядом такой же до неузнаваемости обгоревший лежал его наводчик — молчаливый контрактник Вовка из Архангельска. На них сверху ничком лежал механик — водитель Ромка. У него были обгоревшими шея и руки, но вся спина была густо испорота пулями. Видимо Ромка успел вытащить из горевшего танка свой экипаж, но потом его почти в упор расстреляли «чечи». Когда мы осторожно перевернули тела убитых, то под каждым из них были в асфальте выщерблены от пуль. Их всех добили…

На душе вмиг стало муторно и пусто.

По рации я связался с комендатурой.

— …Я — «кедр сорок два». Нужна труповозка на улицу Ленина.

Эфир побулькал, посвистел и, наконец, откликнулся, искажённым до не узнавания, голосом связиста комендатуры:

— «Кедр сорок два» — перевозка будет у вас через двадцать минут. Она сейчас на Первомайской.

«Вот и всё!» — ещё раз подумал я. — «Был «Эльф» и нет «Эльфа». Отвоевался лейтенант Хабибуллин. Так и не суждено ему было вернуться в свой Питер…»

…А потом, я сделал то, чего никогда не делал раньше. Вернулся в развалины, и, нагнувшись над убитым чеченом, взял его за холодное мёртвое ухо. Стараясь не вдыхать запах мертвечины, оттянул его, немного приподняв при этом голову, и, достав из ножен тесак, резко полоснул по мёртвой плоти. Голова с негромким стуком упала на бетон, а в пальцах остался серый «червяк» отрезанного уха.

Из кармана штанов я достал старый затёртый до бесцветности платок и, завернув в него ухо, убрал его в свободный карман «разгрузника».

…В госпитале меня встретила суета и неразбериха. Пришёл приказ на эвакуацию. И теперь всё срывалось с привычных мест. Лазаренко в палате не было.

Я нашёл его на улице за хирургическим комплексом. Начклуба был уже в форме, и только из правого рукава торчала перебинтованная свежим бинтом ладонь. Толя меланхолично бродил по задам госпиталя, словно разыскивая какую-то потерянную вещь, и был на удивление трезв и страшно зол. Увидев меня, он почти бегом припустил на встречу.

— Представляешь, эти пидоры бородатые уже совсем оборзели! Прихожу в свой клуб, а они все замки на дверях повзламывали и теперь хозяйничают там. Я на них наехал, типа вы что, козлы делаете? А один урод, типа заместитель Удугова, мне заявляет, что, мол, вашего здесь больше ничего нет. Ваше — чемодан, вокзал, Россия! И на моём кресле раскачивается, сука!

— Ну и что ты? — С любопытством спросил я, разглядывая начклуба, похожего сейчас на, согнанного с лежанки, кота.

— Что я? А я достал вот эту штуку… — Лазаренко вытащил из кармана кулак, из которого торчала верхушка гранаты, и мои глаза тут же выхватили голую — без предохранительной чеки — трубку взрывателя…

— …Разогнул усы о штаны, рванул зубами кольцо и говорю, ты пидор македонский, а ну вали отсюда, пока я тебя в клочья не разнес.

— Ты её вообще крепко держишь-то? — опасливо косясь на гранату, спросил я.

— Крепко. Но устал. — Признался Лазаренко. — Вторая-то рука толком не действует. Чеку обратно вставить сам не могу. Вот теперь хожу и думаю, куда мне эту херовину закинуть. Что б шума поменьше и не задеть кого. У неё осколки далеко разлетаются?