Русский характер

— Мечтал всю жизнь, — иронически усмехнулся Лавриненков. — Можете не возить, расстреляйте здесь.

— О, нет, — ответил офицер, — такого знаменитого летчика можно не спешить расстреливать.

Лавриненков понял, почему его не бьют и почему так вежлив с ним офицер. На него смотрят, как на богатую добычу, которую надо беречь до поры до времени.

Офицер ушел в избу. В нескольких шагах от летчика за плетнем стояли женщины, ребятишки.

— Скоро придут наши? — шепотом спросила одна крестьянка.

Летчик приподнялся, сел.

— Дней через пять, — убежденно ответил он.

У него было что-то отбито в груди, он кашлял кровью. Его вновь посадили на мотоцикл и куда-то повезли. Мотоцикл подскакивал на кочках, и у летчика кровь шла из горла.

Поздно вечером пленника вызвали на допрос.

— Вы находитесь в штабе воздушного корпуса, — сказал ему офицер-переводчик.

— Сожалею, что раньше не знал вашего адреса, — дерзко ответил летчик.

— Много ли у вас самолетов в вашем полку? — продолжал допрос офицер, делая вид, что не замечает иронии.

Лавриненков насторожился. Он почувствовал, что начинается столкновение с вражеской разведкой.

— Достаточно.

— Сколько вы лично сбили самолетов?

— Много, — ответил Лавриненков.

Силы покидали его. Переводчик предложил ему присесть, но он отказался. Допрос был прерван. Пленного отвели в другую избу, где он лег на пол, но не мог уснуть, хотя и был смертельно усталым. Он смотрел в окно. Возле избы стояли два солдата-охранника. Мысль, что он, советский офицер, находится в плену, наполняла его сердце яростью. «Как вырваться из плена?» Он лежал и думал о друзьях, которые сейчас вернулись из полета и в шумной офицерской столовой горячо обсуждают итоги боевого дня. Наверно, говорят о нем, о Володе Лавриненкове, строят различные предположения. Он вспомнил родной Смоленск, меньшего брата, своего любимца, который как бы смотрел на него сейчас с укоризной: «Как же это, ты, Володя? Герой, а в плен попался!»

Мысль о побеге не давала покою. Но что можно сделать?

Утром ему дали скудный завтрак — какую-то бурду и ломтик хлеба. Потом посадили в кузов грузовика, и офицер оказал:

— Если будешь выскакивать из машины, — застрелю.

Выскакивать было бы безумием; два конвоира сидели рядом, держали винтовки наготове.

Вскоре Лавриненкова привезли в город и запихнули в тесную камеру с железными решетками. Грязные стены ее были испещрены надписями вдоль и поперек. Лавриненков прочитал: «Здесь ожидал своей судьбы капитан С.» Он отломил кусочек известки и написал внизу: «Влад. Лаври.» Вечером его посетил в этой камере «гость» — здоровенный детина с ободранной физиономией. Это был летчик той самой «рамы», которую атаковал Лавриненков. Оказалось, что килем своей машины советский летчик отрубил стабилизатор «рамы», а пулеметным очередями убил ее штурмана и перебил руку стрелку. Ободранная рожа пилота — не в счет.

— Машина моя капут, — сказал немец.

— Очень хорошо, — ядовито ответил Лавриненков и замолчал. Ему было досадно: он сбил не один десяток и вот споткнулся на таком толстомордом дураке. «Интересно, зачем ко мне прислали этого олуха?» — подумал он.

Наутро его и еще двух раненых советских бойцов посадили в самолет.

«Неужто в Берлин? — с тревогой думал Лавриненков. — Если так, нужно немедленно действовать, до перелета границы убить пилота и охрану, овладеть штурвалом…»

Но самолет пошел на посадку очень скоро. Кажется, Днепродзержинск. Здесь Лавриненкова втолкнули в коридор полуразбитого дома с земляным полом, где валялись военнопленные — в грязи, полуголые, в нижнем белье. Летчика и двух бойцов поместили отдельно, в угол, хотя кормили так же плохо, как и других.

Лавриненков приглядывался к своим новым знакомым и, убедившись, что это свои, предложил несколько планов побега. Можно, например, связать одеяла и спуститься через окно. Молодой Карюкин, белокурый уральский парень, который тоже терзался мыслью о побеге, горячо поддерживал его план. Но третий товарищ был серьезно ранен. План отпал. Предлагался другой: убить часового и перерезать охрану в караулке. Но этот план был неосуществим.

Советского летчика вновь вызвали на допрос. За столом сидели два офицера из воздушной разведки — один седой, другой помоложе.

— A-а, попалась, птичка! — встретил его возгласом молодой офицер.

Лавриненкову предложили стул. Он сел, внутренне настороженный. «Не знаю, не читал, нет, не знаю», — отвечал он на все вопросы. Неожиданно разговор перешел на политические темы.

— За что вы воюете?

— За свою землю, за свою Родину.

— Как вы думаете, кто победит?

— Победим мы, — спокойно ответил летчик.

— Почему вы так думаете?

— Все у нас так думают. Весь народ, которому вы причинили столько горя…

Офицеры слушали молча.

— Но немецкая армия непобедима.

— Вот в это вы сами давно уже не верите…

— Этого молодца надо показать в Берлине, — сказал молодой офицер по-русски пожилому. Потом они заговорили по-немецки, и в разговоре несколько раз были повторены слова «Берлин» и «ас».

Лавриненков понял, что его хотят показать в Берлине, как своего рода живой трофей.