Русский клуб. Почему не победят евреи (сборник)

Все эти примечательные нововведения встретили молчаливое, но упорное и целенаправленное сопротивление еврейской части идеологической верхушки. Уже в сентябре 1942-го (немцы как раз прорывались к Волге) в тихой Алма-Ате выступила историк-марксист Анна Панкратова, одесская еврейка, достойная ученица русофоба Покровского, «ученые труды» ее ничтожны, однако учебники для детей и взрослых она составляла. Панкратова обратилась в Управление агитпропа ЦК с жалобой, что некоторые историки (декан истфака МГУ А. Ефимов и другие) «преувеличивают» наследие Ключевского и иных «буржуазных ученых». Позднее она направила еще несколько писем туда же, последнее от 12 мая 1944 года уже на имя Сталина, Жданова (секретарь по идеологии), Маленкова (оргсекретарь) и Щербакова (в 1942-м сменил Мехлиса на посту начальника Главпура). Одесская революционерка Панкратова не могла, разумеется, возражать против «преувеличения» роли феодала Пожарского, буржуя Минина и реакционера Суворова, но намек-то был именно туда.

Объектом жалоб стал заведующий Управлением пропаганды ЦК Г. Александров, который-де защищает ученых, отрицающих тезис о России как «тюрьме народов» и «жандарме Европы». Заметим, что Александров был доверенным лицом Жданова, ясно, на кого пытались направить гнев Сталина. Панкратову поддержали заслуженные «красные профессора» вполне определенного окраса В. Волгин, И. Минц и Н. Рубинштейн. Совещание в ЦК никакого решения не вынесло, но во всяком случае не поддержало антирусские поползновения Панкратовой и К°. Теперь к Сталину обратились тоже с письмом историки патриотической ориентации – X. Аджемян, А. Ефимов и Е. Тарле. Точных данных нет, но есть все основания предположить, что Сталин благосклонно отнесся к содержанию письма (к академику Тарле он вообще благоволил и беседовал с ним в Кремле 3 июня 1941 года – дата в высшей степени примечательна; заметим для объективности, что Тарле происходил из крещеных евреев, но космополитом не был никогда). Марксистские ортодоксы об этом узнали или почувствовали. 7 сентября того же года Панкратова обратилась с письмом к Жданову (уже не к Сталину!): «глубоко осознаю и сильно переживаю свою вину» и пр. в том же духе. Закаленная в интригах одесситка, однако, ни словом не обмолвилась, в чем именно состояла ее «вина». Как видно, осторожная, но настойчивая попытка еврейских идеологов переменить прорусские настроения Кремля не удалась, но сам факт весьма примечателен.

В годы Отечественной войны решительно и быстро произошел серьезный сдвиг, даже перелом в русском духовном самосознании. Тут есть две стороны дела, пока еще совсем плохо изученные и осмысленные. Главнейшее тут: русскость как национально-духовное проявление перестала быть сугубо отрицательной, что четко проводилось в 1920-х и лишь несколько было приглушено в 30-х годах. Слово «русский» вошло в официальный лексикон в полноправно положительном смысле. Да, пока еще полагалось бранить «царизм», но привычные слоганы вроде «царские генералы» или «тюрьма народов» исчезли надолго.

Более того. Выселение крымских татар или чеченцев, в немалой степени запятнавших себя кровавыми расправами с советскими гражданами (отнюдь не только великороссами), само собой отодвинуло в небытие давние марксистско-ленинские филиппики о «русском империализме» и стенания о бедствиях «угнетенных народов», что носило явно русофобский характер. Сталинский тост за русский народ в 1945-м победном году поставил тут окончательную точку, и надолго: от Хрущева до Горбачева произнесение чего-либо противоположного стало невозможным (хотя цитировать Сталина не полагалось).

Вторая сторона видится в следующем: русский народ перестал бояться еврея-комиссара и еврея-чекиста. Конечно, армейских комиссаров и сотрудников НКВД побаивались (еще бы!), но то был страх перед обычными органами насилия («правопорядка»), а не страх племенной. Разница тут громадная. Хорошо помню, как мальчишка военных лет, что тогда и ровесники, и старшие, и взрослые не стеснялись вслух высказывать отрицательные суждения о евреях (как правило, на бытовой почве, подчас грубые и несправедливые). Однако суть тут не в правильности или неправильности данных оценок, а именно в том, что их стало возможным произносить вслух, хоть и не в печати, разумеется. Тут в народном сознании были как бы сняты исключительные привилегии послереволюционного поколения советских евреев, которые стали в первые полтора-два десятилетия СССР как бы «новым дворянством».

Эти новые обстоятельства проявились и на официальном гласном уровне. Любимый герой популярного стихотворного лубка носил «знаковое» имя Василий Теркин. В известных сочинениях тех лет Алексея Толстого, Леонида Соболева, Всеволода Вишневского, даже полуеврея Симонова и множества иных герои носили сугубо русские имена. Не совсем удобно стало изображать ведущих героев с фамилиями Левинсон, Абрамсон, Штокман и подобными, причем вовсе не потому, что цензура проявляла тут «антисемитизм». Это было лишь, согласно эстетическим принципам той поры, «нетипично»…