Русский клуб. Почему не победят евреи (сборник)

Известный боевой публицист Анатолий Салуцкий опубликовал в «Парламентской газете» примечательный документ из истории почившего Союза писателей СССР. В августе 1991 года власть в Доме Ростовых захватили известный шестидесятник Евтушенко, никому не известный стихосочинитель Савельев (ровесник Распутина) и иные. Так вот, уже 6 сентября самопровозглашенный секретарь СП Савельев направил письмо в соответствующее место, чтобы очередь на автомашину отобрали у «реакционного» Проханова в пользу «демократического» Приставкина. У Валентина Распутина имелись слабости, на что ему прямо указывали товарищи, но представить его за переделом автомобилей… увольте! Как и живущим в Париже, Франкфурте или на Брайтон-Бич. В этом все же немалая разница между Распутиным и его товарищами по бывшему Союзу писателей СССР. Шестидесятники в те годы были весьма разные. Олег Михайлов печатался в «Юности», Петр Палиевский – в «Воплях», а автор этих заметок – в «Новом мире» Твардовского. Ну и что? Время все расставило по своим местам.

На второе в комплексном обеде представлен, как и обещано, антисемитизм. Куда уж без него в эпоху Березовского, Тополя и генерала Макашова. Елисеев язвит, как Бондаренко «с таким задыхом искренности» цитирует стихи М. Кульчицкого и П. Когана. Основания для того есть, ибо восторженность автора критического сборника авторами, которые только начинали свои поэтические опыты, эта самая восторженность очевидно нарочита, хочется все же показать себя с широким, так сказать, гражданским охватом. Не помогла тут наивная хитрость Бондаренко, Елисеев бдительно сигнализирует об его «антисемитизме» (так и употребляет это грозное слово на страницах 169 и 170).

За что же? А всего лишь за крошечную фразу про «картаво говорящих комиссаров». Позвольте, но если многие комиссары времен Гражданской или чекисты времен Ягоды действительно выражались по-русски с некоторым акцентом (латышским, польским, еврейским), то это все же беспристрастный исторический факт, а вовсе не какое-либо его истолкование. Так было. Пресловутый «антисемитизм» в этом и иных бесчисленных случаях выступает как грозные цензурные ножницы, чтобы не допустить обсуждения кому-то неприятного сюжета по истории или современности.

Угроза эта универсальна. Скажи, например, что супруга иного партийного вождя была еврейкой – «антисемитизм»! Да что там покойные вожди, не станем забираться так далеко и высоко. Вот как-то у нас появилась новая телезвезда – американец Савик Шустер, он толковал нам политику с несколько характерным прононсом. Написал вот так, а теперь буду опасаться страшных обвинений… «Некуда крестьянину податься». Русскому крестьянину.

Как известно, у определенной публики Сталин и антисемитизм – «близнецы-братья». Без Сталина тут тоже не обошлось. Впрочем, Бондаренко к этому сюжету прямого отношения не имеет, он относится к невинному в этих вопросах Венечке Ерофееву, с которого и спросу давно нет. Трагический финал повести «Москва – Петушки», где героя неизвестные закололи ударом шила в горло, используется Елисеевым как прямое обвинение Сталина в еще одном мрачном преступлении. Это он, именно он, заколол несчастного Венечку. Доказательства, что называется, прямые и бесспорные. Сталин был сыном сапожника. Излюбленный инструмент всех сапожников – острое шило с толстой ручкой. Героя повести «Москва– Петушки» тоже закололи примерно таким же шилом. Ergo – Сталин есть убийца бедного Венечки. Так критик пытается читателя «фраппировать» – это «уст.» слово он тоже с явным удовольствием употребил.

Елисеев не пренебрегает и мелкими замечаниями. Некоторые из них уместны, тут и возражать нечего. Да, дурной тон – цитировать неоперившегося критика-сына в серьезной и ответственной книге критика-отца. Да, дурной вкус – обращаться к пожилым литераторам со словами «Юра» или «Миша», или: «Виктор, какой бес тебя не пускает…» Это для литературного капустника, не более. Но то мелочи. А вот сам новомировский полемист вдруг тут же начинает обращаться к Бондаренко на «ты». Тот же дурной вкус и тон. Но тогда и замечаний по этим поводам делать не надо…

Конечно, в жанре литературной полемики говорить «ты» оппоненту возможно, хотя и предполагает некоторую сдержанность. Однако совсем отмечены дурновкусием обращения к почтенному коллеге по литературному цеху такого вот рода: «Уй, страсти-то какие говоришь…» Или: «Уй, смелости-то сколько…» Или совсем уж снисходительно-панибратски: «Ийэх, мил человек…» Тут действительно, только остается сказать про себя «эх» и перевернуть журнальную страницу.