Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

Из высших клириков в Северо-Западном крае наиболее последовательно противился нововведению епископ Волончевский. Он направил подчиненным ему деканам циркуляр, в котором напоминал о недопустимости каких бы то ни было перемен в службе помимо канонической процедуры. По данным ковенского губернатора, Волончевский поручил ректору Тельшевской семинарии канонику Рачковскому и одному из преподавателей семинарии объехать уезды и при личных встречах разъяснить настоятелям церквей, что под переменами имеется в виду прежде всего переход на русский язык. Волончевский запретил священникам Рубажевичу и Рубше[1859], которым покровительствовал Виленский учебный округ, совершать дополнительное богослужение по-русски (до этого в их приходах оно совершалось на литовском). По свидетельству В.П. Мещерского, в беседе с ним Волончевский откровенно назвал одного из этих священников «сумасшедшим»[1860]. Наконец, в рубрицеллу Тельшевской епархии на 1870 год, в отличие от издания 1869-го, не был включен русский текст молитвы за императора и династию. Ковенский губернатор М.А. Оболенский предлагал за такое упущение, в преднамеренности которого он не сомневался, оштрафовать Волончевского на 500 рублей[1861].

За пределами Северо-Западного края принципиальным противником правительственного начинания заявил себя епископ Луцко-Житомирский Гаспар Боровский, который постарался обосновать свои возражения как с церковной, так и этнолингвистической позиции. Его мнение повлияло на позицию Ватикана по вопросу русскоязычного богослужения, которая, в свою очередь, стала новым фактором в развитии взаимоотношений между властью и католическим духовенством.

Еще в апреле 1869 года Боровский обратился с тайным (т. е. не через Римско-католическую Духовную коллегию в Петербурге) посланием к Святому престолу, предупреждая об опасности, скрытой в распространении светской властью русскоязычных требников, молитвенников, сборников молитв и песнопений. По мнению Боровского, всё это было подготовкой к вытеснению латинского обряда греческим. Он называл лицемерием и отговоркой правительственные декларации о намерении оградить католицизм от вторжений польского национализма. Послание Боровского встревожило папу Пия IX и его советников, но данных для вынесения определенного решения у них имелось недостаточно. Ответным бреве от августа 1869 года папа заверял Боровского, что если обстоятельства потребуют от Святого престола энергичных действий, то предварительно с главами российских епархий будет проведено совещание. Бреве завершалось конвенциональным лишь на первый взгляд призывом к стойкости, подобающей верному «солдату Христа» в битве за дело церкви[1862].

Наблюдая спустя несколько месяцев рвение, проявленное киевской администрацией при объявлении указа 25 декабря 1869 года, Боровский должен был думать, что час его личной битвы близок. Киевский генерал-губернатор А.М. Дондуков-Корсаков не удовлетворился объявлением указа через гражданских чиновников и потребовал от Боровского, чтобы священники зачитали текст указа в церквах. Вдобавок генерал-губернатор, излагая текст высочайше утвержденного постановления особого комитета, опустил пункт о неприкосновенности латинской литургии. Боровский немедленно обратился к Александру II с письмом, в котором, развивая свои прежние возражения, протестовал против введения русского языка как меры, попирающей каноническое право. Хотя ни император, ни министр внутренних дел, как и следовало ожидать, не признали правоту Боровского, Дондуков-Корсаков получил реприманд за не согласованное с Петербургом распоряжение, давшее повод несговорчивому епископу лишний раз потревожить верховную власть своими претензиями[1863].

Несмотря на апокалиптический тон его послания в Рим, Боровский в контактах с Петербургом сохранял дискурсивную гибкость и был готов к участию в полемике на страницах российской прессы. Весной 1870 года он обратился к Каткову с просьбой напечатать его статью по данной проблеме. Катков не без сарказма обещал отвести епископу место в своей газете, если тот начнет наконец заботиться о католической вере, а не о польской национальности. В ответ Боровский написал ему письмо (перлюстрированное в III Отделении), где отводил от себя обвинения в национализме как таковом и доказывал, что противодействие деполонизации католицизма не есть непременно защита польскости. Епископ подчеркивал, что ставит католический универсализм, нужды всего сообщества верующих, «вселенской церкви» выше национальных требований и что именно Катков и его единомышленники, возводя секулярное «начало народности» в культ, подрывают религиозные устои общества: