Русский лабиринт (сборник)

В простой крестьянской семье,

Желтоволосый,

С голубыми глазами…

(«Черный человек») В Константиновской земской школе учился этот желтоволосый голубоглазый мальчик, баловался, дрался с мальчишками и слагал первые стихи, навеянные самой природой, окружающим бытом, первыми переживаниями детства, любовью бабки и деда, не чаявших души во внуке.

Ждут на крылечке там бабка и дед

Резвого внука подсолнечных лет…

(«К теплому свету на отчий порог…») Уже тогда вырезалась в его душе «божья дудка» («тогда впервые // С рифмой я схлестнулся…»), но учитель Власов, узнав о пристрастии своего воспитанника, отрезал: «Ты, Сережа, учись. А сочинять всякие глупости – это не твое дело. Рано еще тебе…» Да и любимый дед говаривал:

Года далекие,

Теперь вы как в тумане.

И помню, дед мне

С грустью говорил:

«Пустое дело…

Ну, а если тянет —

Пиши про рожь,

Но больше про кобыл».

(«Мой путь»)

В Спас-Клепиковской учительской школе Сергею, по воспоминанию современников, талант к стихотворству не только не помогал утвердиться среди сверстников, но, скорее, вызывал обратную реакцию, доходившую до драк. Но зато там юный Есенин понял – за свою мечту надо бороться, даже кулаками. А мечта была уже не столько романтическая забава, сколько задача, поставленная целеустремленным молодым человеком с «ухватистой силою» самому себе «…в мозгу // Влеченьем к музе сжатом…». Поэтому и разошелся с отцом, который настаивал на том, чтобы Сергей работал, как и он, в торговой лавке, занимался не «пустым делом». Со сколькими еще придется сходиться и расходиться, вернее, оставляя их на обочине и идя своей и только своей непроторенной дорогой национального гения.

В Москве – работа подчитчиком в Сытинской типографии, полтора года учебы в народном университете Шанявского, участие в литературно-музыкальном кружке И. Сурикова и… молодежное увлечение всеобщими революционными лозунгами. Участие в рабочих митингах, распространение прокламаций, антивоенная поэма «Галки», конфискованная еще в наборе суриковского журнала «Друг народа», обыски на квартире. Интересно, буйно, но… главного недостает. Стихи если и печатают, то в третьестепенных журналах, «толстые», солидные журналы его не замечают. (Я думаю, сегодняшние, печатающие «никаких», но зато своих поэтов, тоже проскочили бы.) Но мечта требует пытать счастья, и Есенин, получивший первые городские университеты жизни, направляется в столицу – Петроград.

Далее – волнительный («…с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта») и полезный (рекомендации) разговор с Блоком, хвалебная статья Гиппиус… и детская мечта как-то вдруг и сама собой сбылась – в несколько недель Есенин, еще недавно готовый быть рабочим у своего дяди на заводе в Ревеле, – желанный поэт в самых изысканных литературных салонах, его печатают, благосклонна критика, он входит в моду.М. Горький писал Ромену Роллану о Есенине тех лет: «…Город встретил его с тем восхищением, как обжора встречает землянику в январе. Его стихи начали хвалить, чрезмерно и неискренне, как умеют хвалить лицемеры и завистники. Ему тогда было 18 лет, а в 20 он уже носил на кудрях своих модный котелок и стал похож на приказчика из кондитерской». Чтоб не сожрали, как землянику, Блок в одном из писем предупреждал: «За каждый шаг свой рано или поздно придется дать ответ, а шагать теперь трудно, в литературе, пожалуй, всего труднее». Есенин это, надо сказать, сразу понял и действовал с чисто крестьянской сметкой. Позже он вспоминал в письме Н. Ливкину: «Когда Мережковский, гиппиусы и философовы открыли мне свое чистилище и начали трубить обо мне, разве я, ночующий в ночлежке по вокзалам, не мог не перепечатать стихи, уже употребленные?.. Но я презирал их – и с деньгами, и со всем, что в них есть… Поэтому решил просто перепечатать стихи старые, которые для них все равно были неизвестны». Примерно за год до смерти поэт опишет свое, так и не изменившееся отношение к своим воздыхателям намного жестче:

Посмотрим —

Кто кого возьмет!

И вот в стихах моих

Забила

В салонный вылощенный сброд

Мочой рязанская кобыла.

(«Мой путь»)